Нина Соротокина - Гардемарины, вперед! Книга 1 и 2

Тетка жила в Москве в родовом гнезде Оленевых, но за два года учебы Никита ни разу не видел ее. И вдруг Ирина Ильинична сама пожаловала к племяннику. У нее было веселое и безжалостное лицо.Никита старался быть вежливым, и беседа велась непринужденно, в светском тоне.

- А как дела дома? - спросила она как бы между прочим.

- Хорошо, - пожал плечами Никита.

- Хорошо-то хорошо, да знаешь ли ты, что молодая княгиня, мачеха твоя, на сносях? Да, да… На пятом месяце! Ежели у них родится дочь- твое счастье, а ежели сын, то как был ты незаконным, так им и останешься.

Никита не нашелся, что ответить, а Ирина Ильинична взяла у Гаврилы розовой эссенции, румян и укатила, весьма довольная собой.

Свиданию с теткой Никита был обязан своим первым литературным произведением - «Трактатом о подлости». Гаврила и раньше замечал, что на барина иногда «находило»и он за вечер столько ломал перьев и портил бумаги, сколько хорошему писарю хватило бы на месяц.

Но в этот раз бумаги было изведено мало, а трактат явно получился. Никита, правда, подозревал, что это заслуга не столько его самого, сколько Катулла, чьими цитатами он нашпиговал свой труд, как баранину чесноком. Что ж делать, если мысли есть, да толкутся в беспорядке, ярость есть, да не выскажешь, слова витают, жужжат, как комары. А у Катулла фраза гремит, как анафема с амвона.

Что за мстительный бог тебя подвинул

На губительный этот спор и страшный?

Катулл был так ему созвучен, так до последней капли понятен, что перо выводило латинские фразы, как свои, только что написанные. Трактат он кончил угрозой, занесенной над теткой, словно топор: «Жадному коршуну в корм кинут презренный язык. Сердце собаки сожрут, волки сглодают нутро».

Писать было так мучительно и сладко, что он и думать забыл о визите родственницы, а запомнил, как счастлив был, сочиняя трактат, как умен, как неуязвим для человеческой злобы и корысти.

Служанка прошла по двору с подойником, и Никите захотелось парного молока - теплого, с вздутой пеной.

«После попойки хорошо молоком отпиваться», - вспомнил он слова Шорохова, сел за стол и решительно вывел: «Трактат о пьянстве».

«Человек тратит весь свой наличный капитал до копейки, портит здоровье свое, подвергает себя гонениям и насмешкам и все для чего? Что ищут люди в состоянии опьянения, изгоняя из себя человека и принимая образ бессловесного скота? Если бы человек по божьему умыслу и деянию его был бы сотворен всегда пьяным, то какие бы деньги платил за столь чистое и светлое состояние трезвости!»

Он опять выпил мятной настойки и еще решительнее продолжал:«Именно разумом отличил Господь человека от всех живых тварей на земле. Разум- это способность мыслить, а пьет человек для того, чтобы лишить себя этой возможности».

Дальше он начал дробить эту мысль, развивать ее «вглубь и вширь», называя всех пьющих преступниками, втаптывающими в грязь величайшее свое сокровище - мысль, и так далее, и…

Исписав листок, Никита внимательно прочитал написанное. Трактат получался скучным, назидательным и бескровным,как гербарий в тетрадках евангелического пастора. Пришлось листать спасительного Катулла.

Вот оно! «Потому-то с утра и до рассвета,- подсказал ему поэт,- обжираетесь вы, нахально пьете…». Никита, даже не выяснив толком, почему пьянствуют Порций с Сократием, начал вписывать цитату в свой труд. Какие эпитеты! «Отребье мира, пакость, подхвостники Пизона…» Нечаянно страница перевернулась…

Ну-ка, мальчик - слуга, налей полнее.

Чаши горького старого Фолерна…-

прочитал Никита и невольно засмеялся - как хороши строки!

Он прочитал стихотворение целиком,потом еще раз,наконец повторил наизусть. Гений Катулл!

Никита подошел к окну и с улыбкой на лице порвал трактат пополам и еще раз пополам. Клочки бумаги закружились в воздухе, как тополиный пух, облепили мокрое крыльцо, некоторые долетели до огорода и белыми заплатами украсили капусту.

Ты ж, погибель вина - вода, отсюда

Прочь ступай! Уходи к суровым, трезвым людям…

Никита потянулся, зевнул и лег, чтобы проспать до полудня.

В гостиной Веры Дмитриевны Рейгель, полковничьей вдовы, рядом с хозяйкой сидел у столика маленький, усохший господин преклонных лет. Грустные, большие глаза его со вниманием остановились на жабо кружев «англетер» на шее Белова и словно остекленели, не мигая.

- Граф, это весьма добросовестный и учтивый молодой человек, - представила Вера Дмитриевна Белова.

Саша поклонился.

- Простите, сударыня, что я отрываю ваше драгоценное время. Я пришел уведомить вас, что обстоятельства вынуждают меня срочно уехать, и поэтому вчерашний урок был последним.

- Ах, какая жалость! - Хорошенькое, краснощекое личико Веры Дмитриевны приняло строгое выражение. Ваш дом, - заторопился Белов, - оставил в душе моей неизгладимые впечатления, и я беру на себя смелость просить вас о величайшем одолжении. - Саша передохнул, поднял было глаза, но тотчас опустил их в пол. - Я попал в ваш дом по рекомендации своего батюшки. Наше соседство в Тульской губернии дает мне право надеяться… Вы были благодетельницей моей в Москве, не оставьте своей милостью в Петербурге. - И он умолк, сделав вид, что совершенно смешался.

- Так вы едете в Петербург?- Вере Дмитриевне приятно было смущение Александра, она сложила губы сердечком и покровительственно улыбнулась. - Чем же, Александр Федорович, я могу помочь вам?

- В разговоре вы упомянули как-то, что ваш брат, сударыня, имеет крупный военный чин и связи в Сенате. Если бы вы написали Юрию Дмитриевичу, что я два года репетиторствовал Мишеньку в математике…

- А! Поняла, вам нужно рекомендательное письмо. Но я ума не приложу, чем может быть полезен вам мой брат. Вы ошибаетесь, никаких связей в Сенате у него нет, и вообще он далек от дел двора.

- Невинные развлечения боевой жизни… - сказал граф баском, неожиданным при его хилом строении. - Военный смотр. Новый манер военной экзерциции.

Вдова стрельнула глазами в графа и улыбнулась, словно тот сказал что-то остроумное.

- Я напишу письмо. Садитесь, Александр Федорович. Выпейте венгерского. Великолепным вином осчастливил меня граф Никодим Никодимыч. - И она опять всплеснула взглядом с милой ужимкой, а граф оторвал, наконец, глаза от Сашиного кружевного воротникаи приосанился самодовольно.

Саша послушно сел на кончик стула и покосился на початую бутыль вина.

- Бери орешки, юноша. - Граф пододвинул поднос с пряниками и орехами.

- Благодарю. - Белов вскочил и шаркнул ногой. Орех был твердым, как морская галька.

Вера Дмитриевна принесла из соседней комнаты письменные принадлежности и стала аккуратно расставлять их перед собой.