Виктор Смирнов - Адъютант его превосходительства. Том 2. Книга 3. Милосердие палача. Книга 4. Багровые ковыли

— Но это же… — нерешительно начал Старцев, уже настроившийся на иную дорогу и на иную работу.

— Да! Да! Надо возвращаться! А что делать, дорогой мой Иван Платонович! Со мной ты, конечно, можешь не соглашаться но с товарищем Альским… — Гольдман развел руками и затем добавил: — Еще Ахтырка, Лебедин…

— Две-три недели, — прикинул Старцев.

— Я и говорю: а что еще прикажешь делать? Надо!

Около месяца куцый поезд во главе с Иваном Платоновичем мотался по неспокойным махновским местам, собирая в губернских и уездных ЧК ценности, предназначенные для передачи в Гохран. Набралось (вместе с прежде собранным) шесть увесистых ящиков.

Потом семь дней трудной дороги к Москве. Приходилось подолгу стоять на глухих, запыленных полустанках, пропуская эшелоны с красноармейцами, направляющимися на Южный фронт.

Лишь в начале октября ранним утром маломощный паровозик «овечка» втянул обшарпанные, скрипучие вагоны под своды Брянского вокзала Москвы.

Красноармейцы полка ВОХР, которыми командовал Бушкин, торопливо выгрузили ящики с «добром» на перрон и уселись на них. Для порядка и удобства наблюдения за каждым сопровождающим был закреплен свой, с написанным черной краской номером, ящик («От своего номера ни на секунду не отлучаться, Москва — город воровской!»).

К удивлению Ивана Платоновича, их никто не встретил, хотя о передвижении эшелона он передавал в Гохран едва ли не с каждой крупной станции. И теперь красноармейцы перекуривали, не трогаясь с места, выслушивая ругань толпы, которая, обтекая их, чертыхалась и материлась.

Бушкина, как самого бойкого, Старцев послал на привокзальную площадь — разыскивать встречающих.

Москва. Наверху над головой светило утреннее небо, и сквозь переплеты знаменитого шуховского стеклянного свода, хоть и запыленного и давно не чищенного, были видны розоватые, подсвеченные невидимым отсюда солнцем облака.

Странное впечатление производила московская толпа. Худющие, белые, даже к концу жаркого лета, легонькие, как папиросы, люди без конца гомонили, и речь их шла, как мог краем уха услышать озабоченный Старцев, не только о пшене и об обмене старинных часов на муку или на селедку. Нет же! Шли какие-то странные споры о студиях, спектаклях, институтских занятиях.

На вокзальной стене видны были старые, наполовину рваные и совсем свежие плакаты и объявления: «Товарищ! Врангель еще жив! Добей его без пощады!» Рядом же выгоревший на солнце, истрепанный, устаревший плакат: «На польский фронт! Крепнет коммуна под пуль роем. Товарищ! Под винтовкой силы утроим!» На четвертушке оберточной бумаги «Союз воинствующих безбожников» призывал прийти на диспут: «Судим Бога, подумаешь, недотрога!..»

Один из сопровождающих Старцева, пожилой, сивоусый красноармеец, с трудом, шевеля губами, прочитал призыв безбожников, вздохнул, смачно плюнул на перрон.

— Вот тебе и Москва, бьет с носка!..

— Что? — не понял Старцев.

— Москва, говорю, бьет с носка. На диспут-то этот небось идут, а за добром людей не прислали… Не нужно, что ль?

Вернулся Бушкин. Один. В руке принес свернутый в трубочку листок.

— Отыщешь их тут! — сказал он. — Толпежник такой, как на угольном аврале.

Он развернул листок.

— Глядите, товарищ профессор, вот за объявленьице зацепился. Прямо в самую точку!

Старцев прочитал вслух, для всех:

— «Театр революционной молодежи приглашает владеющих способностью играть на сцене под свою крышу. Образование не нужно! Образование дадим мы! Ты давай талант! Пролетариям — преимущество!»

— А ты, Бушкин, что ли, пролетарий? Или таланту слишком много? — спросил сивоусый красноармеец.

— Сам Лев Давидович мой талант признавал! — Бушкин похлопал себя по рукаву, где был виден металлический, тускло поблескивающий щит — знак «Поезда Председателя РВСР» товарища Троцкого. — У нас там свой театр был, фронтовикам показывали всякое агитационное. — Бушкин кивнул на Старцева. — Я вот товарищу профессору рассказывал — я и матросов играл, и офицерье, мог бы и профессора сыграть, если малость словам подучиться. Чего там!

Красноармейцы рассмеялись.

— Если вы, Иван Платонович, дадите рекомендацию, — продолжил Бушкин, — да еще в поезде товарища Троцкого мне не откажут. Там меня, я уверен, хорошо помнят. Соберу бумаги и, хоть бы и после окончания мировой революции, подамся в артисты.

Старцев одобрительно качнул головой.

— А что! Как артист ты себя показал с самой лучшей стороны. Могу засвидетельствовать.

— Вот! — торжествующе сказал Бушкин и провел рукой по объявлению. — А образование они там дадут. Я, если надо, ночами буду грызть театральную науку и всякое там еще, что нужно…

Старцев беспокойно оглядывал снующих вокруг людей. Не разминуться бы со встречающими. Да и не напороться бы на обманщиков каких-либо. Хватит им одного «разведчика и следопыта» Савельева.

Густо поперли смешавшиеся на перроне ряды какого-то батальона, направляющегося на Южный фронт. В основном это были обстрелянные, опытные красноармейцы. Шли с ними и несколько растерянные новобранцы. Разинув рот, они оглядывали стеклянный свод, дивясь его высоте и размерам. Кое-где среди красноармейцев мелькали грязные бинты легкораненых. Судя по разговорам, часть шла с польского фронта.

Наконец к ним подошли трое: младший командир в фуражке со звездой и с кубиком на рукаве и с ним двое красноармейцев, совсем молоденьких, в латаной, но чистой форме, в обмотках, с подсумками на ремне и с винтовками.

— Вы, что ли, от харьковского Чека с ценным грузом? — уклонясь к уху Бушкина, негромко спросил командир с кубиком — среди прибывших у матроса был самый боевой вид.

Бушкин указал на Ивана Платоновича:

— Старший!

Поправив пенсне, Старцев внимательно прочитал мандат командира: «Комвзвода конвойного полка… поручено встретить и сопроводить… обеспечить полную сохранность…»

Пристально посмотрев на командира, как бы сличая оригинал с фотографией (хотя какие там фотографии на документе двадцатого года!), Старцев спросил:

— Какой у вас транспорт?

— Известно какой! — сказал командир, которого сугубо штатский вид немолодого Ивана Платоновича слегка разочаровал. — Две подводы. Грузовики, сами понимаете, почти все пошли на фронты.

«Оно даже лучше, — подумал Старцев. — На грузовике махнут так, что не угонишься. А на подводах далеко не убегут…» Он очень беспокоился о сохранности своего груза, ценность которого была очень велика.

Командир, горбоносый, с внимательными, чуть прищуренными глазами, из демобилизованных ветеранов, быстро оценил сомнения Ивана Платоновича, снисходительно усмехнулся и указал на ящики:

— Это все, что ли?

Старцев чуть не задохнулся от такого пренебрежения к их грузу. Но смолчал. Не начинать же день со скандала! Потом, уже на месте, он покажет этому самодовольному командиру, какие ценности они доставили в столицу!