Виктор Смирнов - Адъютант его превосходительства. Том 2. Книга 3. Милосердие палача. Книга 4. Багровые ковыли

— Очень даже хорошо, — согласился Кольцов. — Будем поститься. Лишь бы горячее. И чайку…

— Иван-чаю только днями насушили, — сказал иеромонах. — А в отношении шаланды — на берегу в кустах найдете. Две шаланды и каючок. Только каким-либо тряпьем дыры помыкайте. Рассохлись, текут.

— Да уж что-то придумаем. А пока людей расположите отдохнуть под крышу.

— Келий у нас пустых много, — сказал иеромонах. — Брат Савватий вас проводит.

Кольцов распорядился, чтобы Пенелевич выставил у ворот и у проломов в стене караулы с пулеметами, по три человека, со сменой каждые два часа: больше красноармейцы не выдержат, заснут. Разводящему обходить караулы постоянно.

— Самому придется, — вздохнул Пенелевич.

— До часу ночи. Я сменю.

Брат Савватий, старенький, сгорбленный, проводил Кольцова в келью. Здесь горела в углу у иконы маленькая лампадка, бросая слабый свет. Пахло подсолнечным маслом.

— Мне бы свечку хорошую, — сказал Кольцов.

Он хотел заняться картой, чтобы не заснуть, и заодно написать отчет о действиях «полка».

— Ох-хо-хо, — вздохнул Савватий и достал из глубины подрясника толстую, распространяющую сладкий запах свежего пчелиного воска свечу. — Трудно ноне… Рука дающего да не оскудеет.

Кольцов, сунув руку в карман, достал часы. Отсоединил от цепочки, протянул луковицу монаху.

— Для братии. По часам жить удобнее.

— Такой дар грешно брать, — сказал монах. — Да и ни к чему нам. Кочеты во дворе есть. А и без кочетов часы соблюдаем. К старости течение времени многие знаки имеет, ибо повторяется.

В дверях уже под толстым, округлым сводом обернулся.

— Многие люди в недавние поры приходили ко мне за советом. Почитали меня, грешного, за мудрого старца. Всяких повидал… Тяжело тебе будет, человече. Душу имеешь добрую, а ноне таковые много страданий приемлют. Тьма грешит, а один за всех искупает. Благослови Господь…

И ушел. В поведении старца, в его словах Кольцов ощутил, что тепло шло от них, то тепло, которого нет за пределами монастыря. Он зажег свечу. К запахам постного масла, ладана, ароматных трав, пучки которых были развешаны по стенам и заткнуты за доски икон, примешался стойкий мягкий запах воска.

Кольцов лег на жесткую, устланную куском сукна лавку. Ну на минутку… Жестяная лавка вводила в сон пуще, чем мягкая кровать. Запахи обволакивали.

К счастью, разбудил Грец.

— Товарищ комиссар, — сказал он, отворив тяжелую, скрипучую, бочкообразно выгнутую дверь. — Тут внизу селяне, беженцы.

Он как-то странно скривил рот, усмехаясь. Его широкое, крепкоскулое, очень жесткое лицо не было создано для улыбок.

— И что же?

— У одной в мешке порося. Умное порося, зараза. Не визжит, а только бултыхается.

— Дальше-то что?

— Как — что? — удивился Грец. — Экспроприировать его для нужд голодающих красноармейцев. На площади костерочек, вертел — это мигом.

Он вздохнул и звучно проглотил слюну.

— Отставить, — сказал Кольцов. — Не хватало только в монастыре шум поднимать. И вообще… Кашей наедимся.

Грец покачал головой и исчез. Пламя свечи возмущенно заколыхалось.

Монахи спроворили кулеш в полчаса. И, удивив Кольцова, влили туда, в казан, добрую кружку подсолнечного масла.

Иеромонах Еремий, приведя всех в трапезную, сказал:

— От подношений мирян толика. Вижу, оголодали вы. И ведете себя богобоязненно, уважаете монастырь. Даже удивительно.

Он скороговоркой, единым духом, прочитал молитву на вкушение пищи:

— Очи всех на тя, Господи, уповают, и Ты даеши им пищу во благовремении: отверзаеши Ты щедрую руку твою и исполняешь всякое животно благоволения…

Кое-кто из белорусов, таясь в сумерках, быстренько перекрестился в ответ.

Постукивая деревянными ложками о большие монастырские миски, красноармейцы вдоволь нахлебались кулеша, попили чайку с лепешками, испеченными опять же на растительном масле, сытными. Они готовы были заснуть тут же, за столом.

Но «штаб» не дал. Максим Пенелевич, вытирая рот грязным рукавом, отобрал дюжину наиболее крепких хлопцев и скомандовал:

— За разводящим — по одному! Винтовки на плечо! Надо сознательность иметь: товарищи стоят на постах, не жрамши.

И, выведя всех на брусчатку, добавил:

— Щипли себя за нос, бей кулаком по личине физиономии! Но не спи. Заснешь втишку — проснешься в трибунале.

Едва успел Пенелевич привести смену караульных в трапезную — ребят зашатало от запахов съестного, — как у монастырских ворот раздалось несколько выстрелов и затем прозвучала короткая пулеметная очередь. Кольцов и Пенелевич бросились на звуки стрельбы.

Если двор монастыря слегка светился от обилия беленых стен, то ворота открывались как будто в преисподнюю: зеленая густая темень, и над ней щедрыми щепотками разбросаны созвездия. Но красноармейцы, видимо, уже хорошо присмотрелись в ночи.

— Так что… ето… — шмыгая носом, доложил старший караула. — Казаки или ети… из «дикой дивизии». По-над дорогой видно — бурки торчат, на головах папахи. Двое попереду, а скольки их там всего — не ведаю.

— «Не ведаю», — передразнил его Пенелевич. — Чего ж не пропустил их в монастырь? Здесь бы и стало ведомо.

— Спужались, — признался старший. — Будто дьяволы. Черные, лиц не видно, и ети… бурки… как крылья за спиной.

— Эх! — крякнул «штаб», но отчитывать не стал. Красноармейцы и так еле держались на ногах: с голодухи и усталости и не такое может приблазниться. — Меняю вас на более толковых. Идите поесть чего Бог послал. Смотрите, в монастыре не ругаться, вести себя тихо, хозяев уважать.

Белорусы, повеселев, сдали свой пост сытой смене. Кольцову происшедшее не понравилось. Он знал, что в распоряжении Слащева имелась конная «туземная бригада», которую генерал, судя по всему, в дело не вводил и держал на охране обширного пустынного участка левого берега до самых Алешек, не желая, чтобы «туземцы» учиняли грабежи в густонаселенных местах. Бригада этим славилась.

Неужели бригада прибыла к монастырю? Если конники навалятся на них, желая «почистить» монастырь (откуда им бы знать, что здесь уже все граблено-переграблено начиная с февраля семнадцатого года), то отряду не удержаться. На всякий случай Кольцов осмотрел дальний пролом в стене, выводящий к зарослям. Было видно через отверстие, как невдалеке мазутным цветом поблескивает вода — проток Каменки.

— Товаришш командир, — мягко и певуче доложил старший караула, распознав под звездным небом Кольцова. — Докладаю, шо усе тихо (он сказал «цихо»). В кустах никто не шеволится.

— Молодцы, — похвалил ребят Кольцов. — Сейчас Пенелевич и вам смену приведет…

А сам подумал: «Через этот пролом в случае чего можно будет спокойно уйти…»

В это время у монастырских ворот прозвучал винтовочный выстрел. Одиночный. Видимо, предупредительный, вызывающий начальника.