Виктор Смирнов - Адъютант его превосходительства. Том 2. Книга 3. Милосердие палача. Книга 4. Багровые ковыли

— Уголь, металл? — спросил Иван Платонович.

— Ну это еще вопрос, прорвется ли он в Донбасс и в Кривой Рог или нет. Скорее, что нет.

Помолчали. Сцепив замком на груди руки, Гольдман задумчиво вращал большие пальцы.

— Я вот думаю… — после длинной паузы заговорил он вновь. — Я вот все думаю. Ну если сам барон до этого не додумается, то должен же при нем состоять в советниках хоть какой-нибудь самый паршивенький местечковый еврей, чтобы подсказать. Вы спросите что? Это вовсе не военная тайна, раз мы до этого уже своим умом додумались. Не без моей подсказки, конечно. Я имею в виду золото, драгоценности. Если бы он начал реквизировать, то получил бы в три-четыре, может быть, в десять раз больше оружия, чем он получает сейчас, когда торгует одними старыми судами, сдавая их в металлолом… Нет-нет, мы должны спешить, пока до этого не додумался Врангель. Республике нужны средства, для того и создан Гохран.

— Спешить? — Из всей длинной речи Гольдмана Бушкин выделил только одно это слово. — Я ему сказал, что мы его расстреляем. Ну этого… начальника станции. А он сказал: «Стреляйте, если вы без этого не можете. Но ваш поезд все равно пока не сдвинется с места»…

— Он правильно сказал. Он понял, что имеет дело с интеллигентными людьми, которые не станут зря расходовать патроны. — Гольдман свернул карту, спрятал ее в шкафчик и обернулся к Бушкину: — Пойдемте! Попробуем зайти с другого конца.

Они перешли в соседний вагон, где в бочках стоял керосин — пламя и свет революции. Шлангом отсосали из наливного отверстия десятилитровый бидончик.

— Ценность, я вам скажу, — заметил Гольдман, подхватив бидон. — Примерно два пуда пшеницы. Пойдем, Бушкин!

Они спустились на насыпь и тронулись вдоль путей к станционным постройкам. Вернулись, улыбаясь.

— Вот! Сэкономили семь патронов, — удовлетворенно сказал Гольдман.

Вскоре «овечка» визгливо просигналила, выпустила клуб пара себе под колеса, и вагоны тронулись. Прошли верст двадцать, и за станцией Борки, на разъезде у знаменитого Спасовского скита, поставленного на месте крушения царского поезда в восемьдесят восьмом году, их состав снова перешел на отстойный путь.

Дежурный по разъезду ссылался то на Борки, то на Дудково, что не в силах дать им зеленую отмашку. Не помог даже керосин. Мимо них проходили тяжело груженные составы, заставляя сотрясаться землю.

Огромный, лепной, весь изукрашенный храм Христа Спасителя с византийским куполом и древнерусской колокольней заслонил им солнце. Именно здесь, в этом отстойнике, раньше останавливались вагоны с паломниками, желающими посетить место чудесного спасения императора и приложиться к иконам.

— Дались им эти церковья, — бесился Бушкин. — Понастроили! Там родился, там молился, там убился. Еще бы поперек пути поставили. Вот отвоююсь — приду ломать. — Потом вдруг приободрился: — А чего без дела сидим? Может, тут, в храме, еще чего ценного осталось?

— Успокойтесь, Бушкин, — сказал Старцев. — Его грабили уже много раз… А ценного действительно было много. Пожертвованные царской семьей драгоценные оклады, дарохранительницы, золотые ковши с блюдцами…

— Ну и где ж они?

— Скорее всего у Махно… Впрочем, все грабили…

— Проворонили добро! — возмутился Бушкин.

К вечеру опять тронулись. Доехали до Лозовой и застряли на всю ночь. Здесь уже чувствовалась близость фронта. Отсюда прямая дорога вела в Северную Таврию, где гремели бои. Впрочем, и под самой Лозовой тоже то и дело вспыхивали перестрелки, особенно по ночам. Грабеж всюду шел такой, что и в самые смутные времена не снилось.

Начальник линейного отдела ЧК на Лозовой, высокий, хмурый, совершенно землистый от недосыпания человек, доложил, что имеет кое-что для сдачи в золотой фонд: реквизировал за последнее время у подозрительных лиц. Извинился, еще более хмурясь, что самые богатые реквизиции восемнадцатого года, когда через Лозовую в Крым тек сплошной «буржуазно-аристократический поток», пропали за время бесконечной смены властей и бандитских налетов.

Привел их к станционному сейфу, вынул завернутую в беленькую холстинку груду сверкающего металла, на котором кое-где звездочками искрились камешки. Ивану Платоновичу не составило труда разобраться в сокровищах Лозовой. Почти все кольца оказались «цыганского» золота — хорошо начищенным медным сплавом. Камни тоже были искусственными. Видно, реквизировали их у крестьянок-мешочниц. Ценность представляла лишь пара купеческих массивных золотых часов-луковиц. На одних, более плоских и не таких крикливых, была надпись: «Мещанину гор. Изюма Загнивитру за усердие и смелость на пожарах».

Иван Платонович испытывал чувство стыда, рассматривая все эти чужие вещи: будто в ворованном разбирался. Если б он не знал, что старается во имя Республики, то и вовсе плюнул бы на это дело… Одно лишь утешило его: не сразу замеченная тусклая от времени фигурка скифского воина, явно отломанная от гребня. Видно, кто-то поживился гребнем на раскопе курганов, а затем пустил его в распил. Вот это была подлинная, лишь державе принадлежащая ценность.

— Славянск, что на вашем пути, — город сто раз грабленный, — сказал начальник линейного отдела ЧК. — Но там, у Шамраченкова в отделе, я знаю, кое-что имеется вам сообщить.

Почти сутки простояли они в Лозовой, питаясь пшенным кандерчиком, который изумительным образом готовил бывший казак Михаленко. Тем временем изобретательный Гольдман раздобыл где-то несколько десятков мешков — ценность необыкновенную, и они, коротая время, набили эти мешки песком из близко находящегося карьера. Уложили мешки по бортам вагонов, оставив небольшие промежутки, где деятельный Бушкин прорубил в обшивке амбразуры. Пулемет же оставили в дверном проеме, тоже укрыв мешками с песком. Получилась небольшая крепость на колесах.

Ночью, когда поезд медленно, пережидая на полустанках, двигался на Славянск, Бушкин опробовал свой «льюис». Откуда-то из темных придорожных посадок по вагонам ударили винтовочные выстрелы: вот тут-то мешки и пригодились. Бывший гальванер дал несколько коротких ответных очередей, после чего нападающие смолкли, не решились дальше рисковать.

— Именно в точку! — удовлетворенно сказал матрос. — Вот так бы и ехать под польку-бабочку…

Представитель ЧК на станции Славянск Сидор Шамраченков, выяснилось, был из сельских учителей, к тому же краевед. Словом, не человек — находка! На вид — мужик мужичком: курносый, ушастый, простоватенький, но умишко имел незаемный, да и знаниями мог похвастаться перед иным учителем гимназии. Он остановил свой взгляд на профессоре.

— Сдается, ваш облик мне немного знаком, — сказал он витиевато. — У нас на раскопах не бывали? В Цареборисовке?