Джозеф Конрад - Дуэль. Победа. На отмелях

— Понимаю, — задумчиво проговорила миссис Треверс.

— Мой бриг не велик, но салон вполне подойдет для леди, — с оживлением продолжал Лингард.

— Конечно, в нем ведь уже помещалась принцесса, — спокойно добавила миссис Треверс.

— Я не буду вам мешать.

— Вы меня очень завлекаете.

— Вам вообще никто не будет мешать. Вам даже не придется меня видеть.

— Все это бесспорно удобно, но…

— Я знаю свое место.

— Но я, пожалуй, не смогу убедить, — докончила она.

— Этому я не верю, — бесцеремонно заявил Лингард. — Суть в том, что вы мне не верите. Вы думаете, что только люди вашего круга могут говорить правду.

— Несомненно, — пробормотала она.

— И вы говорите себе — этот малый водится с пиратами, ворами, неграми…

— Послушайте…

— Я никогда не видала таких людей, — продолжал, не слушая, Лингард, — он, наверное, негодяй.

Лингард замолчал, окончательно смущенный. Через минуту раздался спокойный голос миссис Треверс:

— Вы походите на остальных людей тем, что вы начинаете сердиться, когда не можете сразу поставить на своем.

— Я сержусь! — воскликнул Лингард упавшим голосом. — Вы меня не понимаете. Я ведь думаю и о вас. Мне тяжело…

— Я не верю не вам, а своему собственному влиянию. Вы произвели неблагоприятное впечатление на мистера Треверса.

— Неблагоприятное впечатление? Он обошелся со мной, как с бродягой! Ну, да не в этом дело. Он ваш муж, а страх близкого человека всегда тяжело видеть. И потому он…

— Что за макиавеллизм!

— Как вы сказали?

— Я только удивилась, где вы могли сделать такое наблюдение. На море?

— Какое наблюдение? — рассеянно переспросил Лингард и продолжал свою мысль: — Стоит вам сказать слово, и все будет сделано.

— Вы так думаете?

— Я убежден в этом. Ведь даже я сам…

— Конечно, — прервала она, — Но вы не думаете, что после такого недружелюбного прощания вам трудно будет возобновить отношения?

— Человек вроде меня на все готов ради денег. Понимаете?

— А вы ничего не имеете против того, чтобы я воспользовалась таким аргументом? — спросила миссис Треверс помолчав.

— Как вы найдете нужным.

Голос его дрожал, и миссис Треверс в смущении слегка отпрянула назад, точно он к ней прикоснулся.

— Но что же, собственно, за всем этим кроется? — начала недоумевающе миссис Треверс.

— Царство, — ответил Лингард.

Миссис Треверс, широко раскрыв глаза, перегнулась через борт, и их лица приблизились друг к другу.

— Не для вас самого? — прошептала она.

Он почувствовал, как ее дыхание коснулось его лба, и с секунду оставался неподвижным, совершенно неподвижным, как будто не хотел больше ни двигаться, ни говорить.

— Такие вещи сваливаются неожиданно, — начал он вдруг. — Прежде чем сообразишь, в чем дело, уже уходишь в них с головой. Когда я направился в ту бухту на Новой Гвинее, мне и в голову не приходило, куда меня заведет это путешествие. Я, пожалуй, расскажу вам одну историю. Вы поймете! Только вы!

Лингард запнулся, помолчал и сразу заговорил, как бы бросая в ночную тьму свои видения последних двух лет, и миссис Треверс казалось, что слова его вычерчиваются огненными знаками.

Рассказ Лингарда поражал, как открытие нового мира. Ее точно водили по границам какого-то захватывающего существования, и она заглядывала туда через искренний энтузиазм рассказчика. Героизм чувств скрывал нелепую преувеличенность этой благодарности, этой дружбы, этой необъятной преданности, а непоколебимая решимость придавала туманным завоевательным планам Лингарда размеры большого предприятия. Самые знаменитые авантюристы истории вряд ли были больше увлечены своими мечтами о покорении вселенной.

Время от времени он прерывал свой рассказ, как бывает при разговоре со старым другом. «Как вы поступили бы на моем месте?» — спрашивал он и сейчас же спешил дальше, не дожидаясь ответа.

В рассказе его миссис Треверс поразило величие страсти и красота врожденной любви к людям, нашедшей себе и предмет, и способ проявления. Поразила нежность, скрывавшаяся за грубой порывистостью и направлявшаяся на то, чтобы защищать человеческие существа от их собственной судьбы. Быть может, ее ненависть к условностям, убивающим искренние порывы, особенно обострила ее восприимчивость к тому великому и глубокому, что кроется под человеческими безумствами, какую бы разнообразную форму ни принимали они в различных местах и в различные эпохи.

Что из того, что рассказчик был всего-навсего бродячий моряк, царство, о котором он говорил, — джунгли, люди — лесные дикари, жизни — никому не ведомые? Его простая душа была захвачена величием идеи, и к этим пламенным порывам не примешивалось ничего пошлого. Как только миссис Треверс поняла это, рассказ стал находить отклик в смелости ее собственных мыслей, она поддалась очарованию и забыла, где она находится.

Она забыла, что она сама участвует в этой повести, которая представлялась ей далекой от нее, все равно — правда или вымысел, живущий только в образной речи и в том отклике, который она встречала в ее чувствах.

Лингард остановился.

Минута наступившей тишины дала ей возможность подумать. Вначале единственное, что ей пришло в голову, была несколько давящая мысль, что в истории этого человека есть нечто, имеющее значение и для нее самой. Впервые за все это время у нее мелькнула мысль о смерти и опасности. Может быть, именно в этом заключалась для нее значительность рассказа? И вдруг она остро почувствовала, что предприятие Лингарда уже вовлекло целиком ее самое, как вовлекают людей стихийные катастрофы.

Он опять заговорил. Он молчал не больше минуты, но миссис Треверс казалось, что прошли годы — так по-новому воспринимала она теперь его слова. Ею овладело глубокое волнение, точно его приезд сюда и доверие, которое он ей оказывал, были событиями ужасающей важности. Она с тревогой начинала сознавать, что это сливалось с ее собственной жизнью и в то же время было частью рассказанной истории. До слуха ее долетали странные имена: Белараб, Даман, Тенга, Нинграт. Они теперь входили в ее существование, и она со страхом чувствовала, что не в состоянии связать эти имена ни с каким человеческим образом. Они стояли особняком, как бы написанные на пологе ночи. Они принимали символические формы. Они завладевали ее чувствами. Миссис Треверс задумчиво шептала: «Белараб, Даман, Нинграт», — и эти варварские звуки дышали, казалось, какой-то необыкновенной силой, хранили в себе роковой смысл, таили безумие.

— У каждого из них большие счеты с белыми… Но что мне до этого? Мне надо было достать людей, готовых сражаться. Я рисковал жизнью, чтобы добраться до них. Я дал им обещания, которые должен выполнить, или… вы понимаете теперь, почему я велел перехватить вашу шлюпку? Я так глубоко вовлечен в это предприятие, что мне нет никакого дела до всех сэров Джонов на свете. Когда у меня есть работа, я ни о чем другом не думаю. Но я дал вам один шанс спасения — хороший шанс. Я должен был это сделать. Но я, видите ли, недостаточно походил на джентльмена. Да, да, в этом все дело. И, однако, я отлично знаю, что такое джентльмен. Я жил с джентльменами долгие годы. Я дружил с ними — на золотых приисках и в других местах, где человек показывает свое подлинное нутро. Некоторые из них еще и теперь пишут мне письма из дому, потому что я… Ну, да нечего об этом говорить. Да, я знаю, как поступает джентльмен. Он хорошо обходится с незнакомыми людьми, он не считает человека лжецом, пока это не доказано, он держит раз данное слово… Я поступаю именно так. Пока я жив, ни одного волоса не упадет с вашей головы.