Джозеф Конрад - Дуэль. Победа. На отмелях

В этом ребяческом порыве к болтовне обнаруживалось его возбуждение. Показывая на растущую груду мешков и постельных принадлежностей, он продолжал:

— Смотрите! Они хотят мягко спать. Когда спать хорошо, думается о доме. О доме! Подумайте, капитан, эти ребята не могут забыть о доме. Не то, что мы с вами…

Лингард сделал движение. f — Я сбежал из дому вот таким мальчишкой. Отец у меня лоцман. Из-за такой работы, правда, стоит оставаться дома. Мать иногда пишет, но она обходится и без меня. В семье у нас четырнадцать человек, — восемь еще живут с родителями. Ничего, старуха Англия не обезлюдеет с такими семейками… Пусть умирают, кому надо. Но, слушайте, капитан, довольно уловок! Будем вести дело начистоту.

Лингард уверил его, что так это и будет. Ведь именно для этого он и хотел, чтобы экипаж яхты перебрался на его бриг, прибавил он. Затем спокойно и серьезно он осведомился, все ли еще у Картера в кармане пистолет.

— Нечего об этом говорить, — поспешно заговорил молодой человек. — Вспомните, кто первый начал. Быть застреленным, это еще ничего. Но меня злило, что вы мне грозили. Ну, да это уже все кончилось, и, право, я не знаю, зачем я взял с собой эту штуку. Большего я пока не скажу. Пусть сначала все выяснится так или иначе. На этом пока сговоримся, а?

Густо покраснев, он отложил окончательный приговор и с благородством юности решил на время удержать свою карающую руку.

Лингарда, очевидно, несколько облегчил этот разговор. Он медленно склонил голову. Ничего, так оно и нужно. Ему казалось, что, доверяя свою жизнь поведению этого юноши, он уравновешивает в своем уме множество тайных замыслов.

Это было неприятно и горько, как бывает всякое искупление. Он, Лингард, тоже держал в руках человеческую жизнь — и немало смертей; но на весах его совести смерти эти весили не больше перышка. Он не мог чувствовать иначе, потому что тогда растратилась бы вся его сила, а этого он не мог позволить. Этого не должно быть. Единственное, что он мог сделать, это добавить еще один риск к той массе рисков, которые он уже взял на себя. Он теперь понимал, что капля воды, упавшая в океан, ведет к большим последствиям. Само его желание, непобежденное, но изгнанное, оставило то привычное место, где он всегда слышал его голос. Он видел свою цель, видел самого себя, свое прошлое, свое будущее, — но все это было смешано и неясно, подобно формам, какие видит в темноте напряженный глаз путешественника.

Когда Лингард пошел к лодке, чтобы последовать за уплывшим на яхту Картером, Васуб спустился перед ним по трапу с мачтой и парусом на плечах. Старик легко спрыгнул в лодку и стал приготовлять ее к путешествию.

Лингард привык плавать один по лагунам в этой маленькой лодке. У нее была небольшая мачта и небольшой парус, она легко подымала двоих и без труда пробиралась по таким местам, где воды было всего на несколько дюймов. В ней он мог обходиться без команды и, если ветер падал, в ней можно было передвигаться на паре весел по мелководью. Кругом было так много островков и песчаных отмелей, что, в случае внезапной бури, всегда имелась защита от ветра; а когда он хотел выйти на берег, он мог втаскивать ее за собой на канате, словно дитя-гигант игрушечную лодку. В этой лодке он обычно и ездил во время посещения бригом отмелей. Однажды его застиг сильный ветер, и он, идя вброд, донес челнок на голове до ближайшего песчаного островка, где и провел два дня. Вокруг мелководное море вздымало яростные волны, а в трех милях, сквозь пену и туман, виднелся бриг, то появлявшийся, то исчезавший; его высокие мачты качались и как будто касались плачущего, грустного, серого неба.

Всякий раз, как он появлялся в этом челноке в лагуне, Иоргенсон, уже знавший о прибытии брига по глухому выстрелу сигнальной пушки и сейчас же начинавший наблюдать за проходом, бормотал про себя:

— Вот и Том в своей скорлупе.

По форме и по цвету своей темной полированной обшивки она и в самом деле походила на половинку ореховой скорлупы. Плечи и голова пассажира высоко выдавались над ее бортами; несмотря на тяжелый вес Лингарда, она смело взбиралась на крутые валы, легко соскакивала в углубления и иногда со спокойной ловкостью перепрыгивала через короткую волну. В ней было что-то располагающее к доверию, и она напоминала осторожную горную лошадку, везущую по трудным тропинкам всадника большего, чем она сама.

Васуб отер банки, приладил мачту и парус, укрепил уключины. Лингард посмотрел сверху на худые плечи старого слуги, озаренные неверным, но живым светом. Васуб трудился ради удобства своего начальника, и от его поглощенности этой работой на Лингарда повеяло утешением дружеской услуги. Наконец старик, что-то почтительно пробормотав, поднял голову; на его сморщенном лице, украшенном дюжиной щетинистых волосков, свисавших над губами, было несколько усталое, но удовлетворенное выражение, и слегка раскосые глаза метнули вверх скромный взгляд, как бы на что-то осторожно намекая. Лингард понял этот молчаливый вызов на откровенность и, сходя в лодку, проговорил:

— Время сейчас опасное.

Лингард сел и взялся за весла. Васуб продолжал держать лодку за борт, рассчитывая на дальнейшие откровенности. Он пять лет прослужил на бриге, и Лингард это отлично помнил. Этот старик был тесно связан с жизнью брига и с его собственной и в нужные моменты был всегда наготове, молча ожидая приказаний; он слепо верил в могущество Лингарда и беспрекословно подчинялся его воле. Можно ли на него положиться теперь?

— Нам понадобятся мужество и верность, — добавил Лингард испытующе.

— Меня знает много людей, — с готовностью подхватил старик, словно давно дожидаясь случая, чтобы заговорить. — Смотри, туан, я на всякий случай налил воды в маленький бочонок на корме.

— Я тоже тебя знаю, — сказал Лингард.

— Ты знаешь и ветер, и море, — воскликнул серанг. — Ветер и море верно служат сильному человеку. Я был пилигримом и во многих местах слышал слова мудрости, и я говорю тебе, туан, что силен тот, кто знает скрытое в вещах и в людях. Ты долго пробудешь в отсутствии, туан?

— Я скоро вернусь вместе с остальными белыми. Это только начало. Слушай, Васуб! Даман, сын собаки, взял в плен двух людей моего народа. Лицо мое омрачилось.

— Це-це! Жестоко и дурно он поступил! Не следует обижать друга или брата друга, а то придет возмездие, быстрое, как наводнение. Но илланунский вождь и не может быть иным. Много видели мои старые глаза, но никогда еще я не видел, чтобы тигр переменял свои полосы. Я-ва! Тигр этого не может. Такова мудрость у нас, невежественных малайцев. Но мудрость белых туанов велика. Они думают, что если с тигром поговорить, то он может… — Васуб не докончил и энергичным деловым тоном добавил: — Руль лежит под задней банкой на тот случай, если туан захочет идти под парусами. Ветер не затихнет до заката. — И опять его голос изменился, точно две души по очереди влетали и вылетали из его тела. — Нет, нет. Сначала надо убить тигра, а потом уже можно без страха считать полосы на его спине, одну за другой, вот так.