Джон Биггинс - Двуглавый орел

Но Военное министерство, тем не менее, продолжало вести себя так, словно мы все были Шварценбергами и Кевенхюллерами, а с повязыванием священной черно-желтой шелковой портупеи (которую большинство новоиспеченных офицеров даже не потрудилось приобрести) могло сравниться лишь елеопомазание самим Папой Римским.

Тем временем низшие чины, не имеющие аттестата зрелости, позволяющего им претендовать на повышение, полностью лишились возможности стать офицерами, вне зависимости от того, насколько они способны и энергичны. Как я знаю, ни одного пилота из низших чинов в ВВС так и не произвели в офицеры, хотя в 1918 году в качестве особой награды аса Йозефа Кисса сделали кандидатом в офицеры, как только он погиб и больше не представлял угрозы.

Результаты этой тупости были явно видны в течение всей войны. Наши летчики храбро сражались, но уровень инициативы и предприимчивости обычно оставался невысок, даже по сравнению с немецкими воздушными силами, столь же кастовыми, как и наши, но поменявшими свои представления под напором событий, и уж конечно, нас никак не сравнить с британцами у Пьявы в 1918-м, когда нас подавила кучка аэропланов королевских ВВС, которыми управляли в основном младшие лейтенанты, чья храбрость оказалась поистине легендарной.

Конечно, скучнейшая рутина старой довоенной армии — в основном муштра и парады, поскольку это обходилось дешевле надлежащего обучения, производило впечатление на народ и требовало гораздо меньших умственных усилий — не готовила к войне, требующей исключительной самоотдачи и инициативы.

И вот, во второй день моего пребывания в эскадрилье 19Ф, вернувшись с похорон оберлейтенанта Ригера, я познакомился с человеком, которому предстояло стать моим личным "шофером" в ожидающих впереди отчаянных приключениях. Отвечающий за порядок полетов офицер сообщил, что мой первый вылет состоится следующим утром, чтобы сфотографировать склады боеприпасов у Пальмановы по срочному запросу из штаба Пятой армии. И я посчитал крайне важным подготовиться к долгому полету над вражеской территорией, и уж, по меньшей мере, познакомиться с человеком, который отвезет меня туда, а если всё пройдет благополучно, то и обратно.

Я застал фельдпилота-цугфюрера Золтана Тотта играющим в карты в тени ангара с наземной группой обеспечения нашей машины, двухместного аэроплана "Ганса-Бранденбург" (как и тот, в котором накануне превратился в пепел бедняга Ригер). Только что закончился обед, и солдаты воспользовались положенным по уставу часовым отдыхом. Увидев меня, они неохотно встали и отдали честь. Я уже встречался с фельдфебелем Прокешем, главным механиком в шестерке наземной команды аэроплана, но этот человек... Наверное, это какая-то ошибка.

Хмурый тип, шагнувший вперед, чтобы отдать честь и пожать мою протянутую руку... Нет, это невозможно.

Наверное, очень немногие люди сразу готовы спокойно вверить свою жизнь незнакомцу, да еще на высоте четырех тысяч метров над вражескими позициями, без парашюта. Но незнакомцу, выглядящему как воссозданная из челюсти и фрагментов черепа неандертальца реконструкция антрополога? Выступающая челюсть, ноги колесом и бочкообразная грудь — жуткая внешность, самый уродливый и нескладный человек, которого мне довелось видеть. Он глядел на меня из-под нависающих бровей, точнее сказать, одной длинной нависающей брови, похожей на карниз сельского дома.

Я плохо помню минимальные требования к росту в императорской королевской армии, но уверен, что даже для военного времени этот человек не дотягивал до них на целую голову. Даже когда он вставал навытяжку, чуть оторвав каблуки от земли, его макушка едва достигала моего плеча.

Назвать его похожим на обезьяну значило бы обидеть обезьянье племя. Я почти ждал, что он прыгнет на балки открытого ангара, начнет издавать бессмысленные звуки и швырять в нас ореховой скорлупой. Всё и без того было достаточно плохо, но цугфюрер Тотт еще не открыл рот для доклада.

Когда он наконец его открыл, это заставило меня позабыть о его внешности. Что же, спрашивается, могли означать эти ужасные звуки? Это немецкий или венгерский, или какой-то другой, совсем неизвестный язык? Это вообще человеческая речь? Нет, решил я наконец: слова были похожи на немецкую речь; казалось просто, что их выбирали наугад, тыкая булавкой по страницам словаря.

В теории командным языком старой императорской и королевской армии был немецкий. Даже если меньше пятой части населения империи говорили по факту на немецком как на родном. Хотя преимущественно полки вели обычные дела на языке большинства, каждый солдат австро-венгерской армии независимо от уровня грамотности или ума был обязан знать по крайней мере основной немецкий военный словарь: известные "Восемьдесят команд армии Габсбургов". Но в чисто венгерской части армии (в полках, из которых Тотта перевели в австро-венгерскую военную авиацию) немецкий язык использовался только для отвода глаз, если вообще использовался.

Даже в последние годы войны встречались венгерские полковники, которые с трудом понимали немецкий, не говоря уже о том, чтобы говорить на нем. Военно-воздушные войска спешно комплектовали из добровольцев всех национальностей империи, и вполне ожидаемо уровень письменного и разговорного немецкого языка часто оказывался очень сомнительным.

Но даже если и так, немецкий Тотта тем утром был понятен лишь ему одному. В конце мы обменялись формальными любезностями через молодого механика, который приехал из Бургенланда, к востоку от Вены, и знал и немецкий, и венгерский. На этой первой встрече выяснилось, что фельдпилот-цугфюрер Тотт не особо любит офицеров как класс, независимо от их национальности. Тем вечером у меня появилась первая реальная возможность поговорить с другими офицерами в эскадрилье 19Ф; то есть со всеми, за исключением гауптмана Краличека, который не присутствовал на обеде, так как, по его словам, должен работать над статистическим обзором. Я выяснил, что обычно он обедает в одиночестве в своем кабинете. Таким образом, после гибели Ригера председательство за столом перешло по старшинству к механику, оберлейтенанту Мейерхоферу.

Франц Мейерхофер был намного старше остальных, даже на год старше меня, и до войны был офицером запаса, его призвали из лишь в 1915 году. Еврей из Судетской области, в мирное время он управлял станкостроительной компанией в городе Эгер.

Он добровольно пошел в военную авиацию из желания летать, но прочно застрял на земле по той простой причине, что в австро-венгерской армии было крайне мало офицеров с таким глубоким знанием техники — слишком редкий образчик, чтобы рисковать его жизнью во время полетов. Я ощутил к этому твердому, спокойному человеку доверие и мгновенную симпатию, причины которой затрудняюсь определить.