Джон Биггинс - Двуглавый орел

— Что произошло?

— Насколько я могу судить из разговора со Шраффлом, они потеряли контакт вами в облаках к востоку от Пальмановы, а несколько минут спустя увидели падающий аэроплан. Они посчитали, что это вы с Тоттом, поэтому дали полный газ, чтобы поскорее вернуться. Наверное, пересекли границу около Градиска-д’Изонцо приблизительно на высоте четырех тысяч метров, чтобы избежать зенитного огня — и одноместный "Ньюпор" свалился на них со стороны солнца. Первая же очередь попала в мотор, а пуля угодила в шею Ягудке. Они снизились где-то на тысячу метров. Из пробитого топливного бака все время лился бензин, потом Шраффлу удалось стащить Ягудку с места пилота и выровнять аэроплан. Бедняга был уже почти мертв — разорванная артерия, у Шраффла оставался единственный выход— сесть в поле с нашей стороны фронта. Чудо, что они не загорелись. Пропеллер крутился от ветра, и магнето, должно быть, искрило все время до посадки, добрых минут десять. В Вертойбе говорят, когда они добрались до места аварии, то нашли Шраффла на месте пилота, по щиколотку в луже бензина и уставившегося в пустоту. Довольно впечатляющий полет, даже по описанию: посадить заглохшую машину с умирающим пилотом в кабине, полной бензина. Хотя лучше уж он, чем я. Бедняге и так уже порядком досталось на войне, как ни крути. Его контузило взрывом снаряда на Саноке, а потом он еще и получил пулю в колено... Поговаривают, что он еще с тех пор был слегка не в себе.

Мы обернулись на звук автомобильного гудка. Большой серовато-коричневый штабной автомобиль, покачиваясь, ехал вверх по проселку от дороги из Хайденшафта. Автомобиль приблизился, и для Шраффла, сидевшего с ошеломленным, посеревшим лицом, открыли пассажирскую дверь. Его высадили и поддерживали два санитара. Шраффл все еще был в кожаной куртке от летного комбинезона, но я заметил, что галифе и обмотки на ногах пропитаны кровью, как одежда мясника. Его провели мимо, чтобы раздеть и уложить на раскладушку в нашей общей палатке. Когда санитары вышли, один из них заговорил с Мейерхофером.

— Офицер-медик считает, что с ним через некоторое время все будет в порядке, герр лейтенант. Он сделал укол, чтобы Шраффл заснул, и говорит, если в дальнейшем возникнут какие-то неприятности, нужно позвонить в больницу в Хайденшафте. У него шок, но, по словам врача, это пройдет, когда пострадавший немного отдохнет.

Шраффл так этого не пережил и никогда не оправился. В тот вечер он встал и немного поел, ни с кем не разговаривая, потом вернулся в постель и беспокойно проспал до следующего утра, когда наш общий денщик Петреску подбежал ко мне на летном поле.

— Герр лейтенант. Герр лейтенант, прошу вас, пойдемте скорей! Герру оберлейтенанту Шраффлу нехорошо.

Я пошел к палатке, а Петреску побежал за Мейерхофером. Я приподнял откидную полу палатки — и меня встретило ужасное зловоние коровника. Шраффл лежал, свернувшись на раскладушке, крепко обхватив голову руками, и плакал как маленький ребенок. Он обделался.

Пока мы с Мейерхофером пытались его разговорить, вокруг жужжали мухи. Казалось, он не видел нас, только таращил глаза и бесконтрольно рыдал, неуклюже всхлипывая. В конце концов мы вдвоем подняли его, по-прежнему лежавшего в позе зародыша. Когда подъехала скорая помощь из Хайденшафта, его погрузили на носилки.

Двери кареты скорой помощи закрылись, и мы никогда больше его не видели, только потом узнали, что ему поставили диагноз "полное умственное расстройство" и держат взаперти в палате для случаев острой контузии в психиатрической больнице Штайнхоф в окрестностях Вены. По моим сведениям, в 1930 году он еще находился там, а вполне возможно, что и десять лет спустя, когда СС начали программу "милосердного освобождения" для неизлечимых психических больных, оставшихся от предыдущей войны, попутно очищая койки, необходимые для новых пациентов.

Результат моего первого полёта над позициями противника оценить было сложно: в активе— тридцать удачных кадров авиасъёмки и один подбитый вражеский аэроплан, в пассиве— то, что один из наших аэропланов незначительно пострадал, а другой вышел из строя, ибо "Бранденбургер" Шраффла так сильно поколотило при аварийном приземлении под Вертойбой, что в конце концов инспекторы его списали: "восстановлению не подлежит" — если ссылаться на официальную австрийскую формулировку.

Таким образом, к концу июля 1916 года фактическая численность эскадрильи 19Ф сократилась до трех единиц, не говоря о том, что мы с Мейерхофером на следующие три дня или около того оказались вне игры, заполняя отчеты об аварии и бланки возврата, поскольку гауптман Краличек страшился надвигающегося "конца отчетного месяца".

Да и не столь уж многое я мог сделать на лётном поприще, потому что когда мы с Тоттом наблюдали, как разбитую "Зоську" грузят на вагон-платформу на железнодорожном вокзале в Хайденшафте, офицер-механик сообщил, что ее отвезут во флигеретаппенпарк [10] Fliegeretappenpark (нем.)— ремонтная авиабаза. в Марбурге как минимум недели на две.

Будучи страной преимущественно аграрной, Габсбургская монархия и в лучшие времена не слишком полнилась умельцами, а опрометчивая политика призыва всех и каждого в 1914 году на войну, которая должна была закончиться к Рождеству, не способствовала делу, поскольку теперь многие потенциальные авиатехники и мотористы были заняты строительством железных дорог в Сибири или обглоданные воронами лежали на полях Польши. Авиаремонтным мастерским монархии катастрофически не хватало рабочих рук. Для постройки фюзеляжей аэропланов на заводы привлекались семидесяти- и даже восьмидесятилетние отработавшие своё столяры.

По прошествии двух лет войны, похоже, только тыловая бюрократия была в состоянии полностью укомплектовать свой штат. Невзирая на постоянно растущее число снабженческих ведомств и их непрекращающийся спрос на сотрудников, в министерствах и управлениях военных заводов нехватки людей не ощущалось. Одно из этих заведений уже прозвали "Палатой лордов" из-за многочисленных отпрысков аристократических семей, благополучно пристроенных туда на время войны.

Но будь даже авиагруппа на Юго-западном фронте полностью укомплектована людьми и аэропланами, наших сил все равно было бы недостаточно для испытаний, ждавших впереди тем летом 1916 года. Потому что в начале августа мы стояли на краю одной из самых запоминающихся и в то же время неизвестных трагедий двадцатого века: сражений при Изонцо. Я говорю "сражений", потому что на самом деле между летом 1915-го и октябрем 1917-го, когда итальянская оборона наконец рассыпалась у Капоретто, их прошло не меньше одиннадцати. Последнее сражение, однако, произойдет выше по реке, в горах на отрезке между Флитшем и Толмейном.