Джон Биггинс - Двуглавый орел

— Хорошо, что ты кричал по-немецки, — сказал он, — а то ещё немного, и я бы тебе голову проломил. Это ты швырнул гранату обратно?

— Нет, он, — я показал на сидящего рядом Тотта.

Командир Штосструппен улыбнулся.

— Неплохо, совсем неплохо. Может, присоединитесь к моей команде? Мы нашли бы применение людям с такой быстрой реакцией.

Он обернулся ко мне. Я заметил, что хотя на вороте у него был значок эдельвейса — элитных тирольских альпийских войск Ландесшютцена, говорил он с явным судетским акцентом.

— В любом случае, позвольте представиться, — сказал он. — Оскар Фримл, оберлейтенант второго Ландесшютценского полка. В настоящее время — командир двадцать восьмого штурмового отряда, входящего в Четвёртый пехотный полк "Хох-унд-Дойчмайстер". Рад знакомству.

Это проявление вежливости от человека, минуту назад едва не убившего нас обоих, показалось мне несколько наигранным. Однако я промолчал. Мы просто пожали друг другу руки, я представил Тотта и себя, потом поблагодарил его и его людей за то, что пришли на помощь. Он улыбнулся. Довольно нервная, уклончивая улыбка, подумал я.

— Не за что. Мы не знали, что вы здесь. Наблюдатели сказали, что ваш аэроплан сбит, и мы решили, что вы убиты или в плену у итальяшек. Мы вышли после газовой атаки посмотреть, не сможем ли уничтожить кого-нибудь, пока они попытаются сбежать. Наши многих перебили, а остальных вычистили из окопов.

— И много их там было?

— Полагаю, около сотни.

— А что, для Штосструппен сражаться с врагом втроём против ста — обычное дело?

— Не столь уж необычное. Боевой дух и находчивость — вот что главное в такой войне. В окопах десяток настоящих солдат может справиться с тысячей новобранцев — или даже с двумя тысячами, если это итальянцы. Трусливый сброд, драться кишка тонка — то есть, кроме нескольких ударных подразделений Ардити [31] Ардити (итал. arditi— отважные, смельчаки)— штурмовые подразделения в итальянской армии, появившиеся во время Первой мировой войны. В основном Ардити формировались из военнослужащих элитной легкой пехоты, а также из саперов. . Я так понимаю, некоторые из них неплохи, но они носят бронежилеты, а от этого пользы мало, слишком тяжелые. Мы, как видите, за лёгкость в бою.

На этот счёт он говорил чистую правду — у них не было ни винтовок, ни снаряжения, только солдатский ранец, набитый ручными гранатами, на одном плече, респираторная коробка противогаза — на другом, и короткая, устрашающего вида дубинка с шипами.

Фримл заулыбался, показывая свою версию этого оружия. Оно состояло из деревянной рукоятки, короткой, туго скрученной стальной пружины и стального же шара, утыканного гвоздями, на конце. Я обратил внимание на ряды зарубок на ручке.

— Вот, смотрите — нравится? — спросил он. — Я её специально сделал. Гораздо лучше, чем стандартная...

Он наклонился и поднял итальянскую стальную каску, помятую и ржавую, которая, как я предположил, когда-то принадлежала мёртвому солдату — французского образца, с высоким гребнем на макушке.

Фримл положил каску на камень и резко ударил по ней дубинкой. Верхушка шлема вдавилась внутрь, как яичная скорлупа.

— Неплохо, правда? И к тому же совсем бесшумная. Многие даже не поняли, чем именно их ударили. Я ею прикончил не меньше пятидесяти человек, хотя в последнее время уже сбился со счета. Только в тот день на Сан-Мартино прибавил на свой счет человек двадцать. Мы обложили около двух сотен итальяшек в бомбоубежище. Они пытались сдаться, но мы просто плюнули из огнеметов в вентиляционные отверстия. Как же они там выли... Отличное было времечко: я стоял у входа и колошматил их по головам одного за другим, когда они выскакивали оттуда с полыхающими волосами. Жалкие отбросы из призывников, в основном, всем не больше двадцати лет.

И он улыбнулся каким-то идиллическим воспоминаниям.

— Сколько вам лет, герр лейтенант?— поинтересовался я. На вид ему было лет тридцать пять.

— Исполнилось двадцать три.

— И вы планируете дожить до двадцати четырех такими-то темпами?

К моему удивлению, вопрос его совершенно не смутил.

— Поживем — увидим, — ответил он с улыбкой. — Я верю, что пули находят трусов и слабаков, так что, может, мне и повезет. Я был ранен девять раз, но до сих пор ничего серьезного. В любом случае, выживу я или нет, не имеет особого значения. Главное, чему научил меня фронт, что в этом веке "мы"— это всё, а "я"— ничто. И что, если я умру? Кровь и нация будут жить дальше, как жили до меня. Мы, окопные бойцы,— голубая кровь рода человеческого, стальные пантеры, лучшие образцы, которые когда-либо рождала человеческая раса, без страха и без жалости. Дьявол побери остальных, стадо новобранцев, испорченных городской жизнью и жидовской культурой. Они ни на что не годны, кроме как следовать за атакой и удерживать уже взятое. Это бойцы переднего края ведут человечество вперед.

Я рискнул высказать мнение — робко, поглядывая на дубинку, — что при текущем уровне потерь, если Штосструппен действительно являются авангардом человечества, примерно в 1924 году мы регрессируем к началу Каменного века.

— Типичная точка зрения солдата мирного времени, — ответил он. — Такие люди, как вы, не могут справиться с этой войной, а, на мой взгляд, большинство кадровых офицеров не может, — потому что вы рассматриваете такого рода войну, тотальную войну, как некое отклонение. Что ж, нет, фронт — это будущее: постоянная война, дарвиновская борьба за выживание, в которой побеждают только сильнейшие и с чистейшей кровью.

Вот она, современность, подумал я про себя: не прошло и двадцати лет столетия научного прогресса и рациональности, как люди уже дерутся в этой жуткой глуши, с оружием в руках и идеями в головах, больше подходящими для мрачного средневековья.

— Так или иначе, — сказал я наконец, — нам лучше вернуться с вами прямо сейчас или дождаться темноты? В мои представления о приятном времяпровождении не входят солнечные ванны в обществе трупа.

Фримл на секунду выглядел сбитым с толку, а потом оглядел останки мертвого итальянца, будто только что их заметил.

— А, вот с этим? — рассмеялся он. — Вы быстро привыкнете к подобному зрелищу, да и к намного худшему, если пробудете на фронте какое-то время. Это же просто ерунда, всего лишь гниющая плоть, возвращающаяся в землю, из которой вышла...

Тут рядом с нами раздался ужасающий грохот, от которого перехватило дыхание, а над головой с воем пронеслись осколки камней. Когда мы пришли в себя, я сунул пальцы в уши, пытаясь остановить звон в ушах. Фримла это очень позабавило.

— Музыка войны, герр лейтенант, оркестр битвы. Судя по звуку, это был двадцатисантиметровый. Вы к этому совсем скоро привыкнете, так что замечать перестанете...— Он встревоженно умолк. — Тихо, — прошептал он, — что это?