Александр Лукин - Сотрудник ЧК. Тихая Одесса

— Написали?

Алексей остановился. Федосова улыбалась ему из своего окошка.

— Да вот… написал. Спасибо за бумагу.

— Давайте сюда, я в очередную отправку пущу.

— Пожалуйста…

Она взяла письмо, взглянула на адрес.

— В Харьков? У вас там родные?

— Нет, просто друг. Сам я здешний, херсонский.

— Выходит, мы земляки.

— Вы тоже из Херсона?

— Я родилась в Алешках, но ведь это все равно, — она засмеялась. — А в Харькове я тоже жила — у дяди на Сумской улице, знаете такую?

— Слышал…

— Соколов, Соколов, — повторила она, точно припоминая, — знакомая фамилия. Это не фабрикант Соколов?

— Нет, он… адвокат. То есть не мой друг, разумеется, а его отец.

— Значит, не тот. — Она отложила письмо. — В Харькове был фабрикант Соколов, родной брат известного херсонского предпринимателя. А ваш — адвокат? По-моему, тоже что-то слышала. А как вы попали в Харьков? — общительно спросила она.

— Да я, собственно, там не был, — сказал Алексей. Он решил не слишком завираться, чтобы не напутать чего-нибудь. — Мой отец в молодости дружил с отцом Сергея, и Сергей каждый год приезжал к нам на лето.

— А чем, если не секрет, занимался ваш отец?

— Он… Он работал у Вадона, — ответил Алексей тоном, по которому можно было заключить, что его отец был не менее чем инженером.

Она небрежно спросила:

— Он и теперь там работает?

— Сейчас я ничего не знаю о нем…

— А… простите! Ужасное время! Все так перепуталось, перемешалось. Братья против братьев… Когда это кончится! Ведь так не может быть вечно? А? Вот вы, военные, вы ведь должны знать, сколько это еще продлится?

Алексей, улыбаясь, развел руками.

— Вот и все так, кого ни спросишь, а ты гадай! — Она обиженно надула красивые яркие губы.

— Кто ж вам ответит! — засмеялся Алексей, стараясь не сбиться с предложенного ею тона легкого «интеллигентного» разговора. — Я работаю в штабе (Федосова вскинула брови) и то не знаю. Правда, пост у меня скромный: всего только писарь, но, думаю, что и командующему не под силу такой вопрос.

— Да, да, верно! — вздохнула она.

Так они беседовали возле почтовой стойки, и их разговор ничем не отличался от десятков тысяч подобных же разговоров, какие велись на вокзалах, пристанях, в теплушках, на базарах — всюду, где военная неразбериха случайно сталкивала людей. Каждому хотелось выговориться, поведать о своих горестях, узнать о чужих, поделиться слухами и новостями.

Как-то само собой получилось, что Алексей рассказал Дине (они познакомились) «все» о себе: учился в гимназии, мать умерла, отец добровольно пошел в армию, а когда грянула революция, исчез — ни слуху ни духу… Рассказал про Катю, про ее мужа, которого возвел до положения владельца магазина. О том, как в восемнадцатом году, поддавшись мальчишескому порыву, пристал к фронтовикам, а когда победили немцы, был вынужден бежать из Херсона, попал в армию — и закружило, и понесло… Потом ранило в плечо близ Верхнего Токмака, отпустили на побывку домой, а по дороге схватил тиф и вместо дома снова угодил в госпиталь. Родных в Херсоне не нашел. Что оставалось делать? Опять попал в армию…

Дина в свою очередь рассказала, что успела закончить гимназию. Нет, ее жизнь протекала, конечно, не так бурно, как у Алексея, но что с того! Разве это жизнь! Мечтала об артистической карьере, верила в высокие идеалы, ждала чего-то необычайного. Где это все? Один прах да тлен. Хоть бы поверить во что-нибудь… Кругом грубые неинтересные люди. «Вы же видели…»

Беседа постепенно становилась все задушевней. Что ж мудреного? Оба воспитывались примерно одинаково, учились в гимназии. Интересно ведь узнать, как в эти трудные годы складывались их судьбы. Вот Алексей служит у красных, а Дина знает кое-кого, кто служит у белых, и, представьте себе, это тоже неплохие люди. Кто же из них прав? Трудно, очень трудно разобраться!

— У вас, наверно, таких сомнений не бывает, — говорила она вздыхая. — Вы, должно быть, твердо убеждены в своей правоте?

— К сожалению, — отвечал Алексей, — и я не могу этого сказать. Раньше, правда, был убежден, верил, даже, если хотите, горел. Дома меня не понимали, пошел наперекор всем. Думал: революция, мечта человечества… А что она принесла, эта мечта человечества? Голод, сыпняк, разруху… А, да что говорить!

— Вы еще долго пробудете в Алешках? — опросила Дина.

— Пока штаб не переедет. Боюсь, что скоро придется собираться.

— Заходите, пока здесь. Хоть поговорим…

— Спасибо. Обязательно приду.

— Домой заходите, — сказала она просто, — я живу с родителями. Они несколько странные, вам может показаться, но добрые. Улица Портовая, четвертый дом слева, если идти от пристани. Вы свободны вечером?

— Теперь-то уж освобожусь!

— Тогда часов в девять… ладно? У вас, наверно, как у штабиста, есть ночной пропуск?

— Это есть, чего-чего!

— Ну и хорошо, я вас встречу.

Она улыбнулась ему ласково, как старому знакомому, и протянула руку.

…Дойдя до угла, Алексей повернул обратно. Он снова прошел мимо почты и заглянул в окно.

Дина разворачивала только что написанное им письмо.

В девять часов Алексей подходил к дому Федосовых.

Девушка ждала его возле калитки.

— Вы точны, — сказала она, улыбаясь и идя навстречу. — Впрочем, так и должно быть: ведь вы же военный.

На ней было белое платье, перехваченное в талии широким бархатным кушаком. Коса толстыми кольцами оплетала голову. В серых сумерках теплого осеннего вечера Дина казалась совсем невесомой. Подхвати такую на руки — и не почувствуешь тяжести…

— Заходите, — сказала она, отворяя калитку, — я очень рада, что вы пришли.

Дом стоял на отлогом берегу Конки. Был он о шести окнах по фасаду, с большим двусторонним мезонином и железкой кровлей. Как и все зажиточные дома в Алешках, его окружал сад. Яблони, черешни и вишни росли вперемежку с многолетними акациями и сиреневыми кустами.

— Хотите, погуляем? — предложила Дина. — Вечер теплый…

Мимо беседки, с которой свисал увядший плющ, она привела Алексея к низенькой бревенчатой изгороди в глубине сада. За изгородью лежал заливной луг и текла Конка. У самой воды виднелась купальня — свайные мостки и дощатая будка с односкатной крышей. Вода чуть розовела, отражая непомеркшее еще небо. За рекой подымались темные ивовые кущи речных плавней. Воздух был тих, недвижен. Откуда-то доносились переборы гармошки.

Дина легко вскочила на изгородь и уселась на поперечном бревне.

— Вот здесь мы живем, — сказала она. — Вам нравится?

— Очень нравится.

— Я люблю наш сад: тишина, никого нет. Папа хотел расчистить его от кустов, проложить дорожки, он называет это «навести порядок», но я не дала, так лучше, правда?