Андрей Ромашов - Лесные всадники. Кондратий Рус. Поход на Югру

— Зря коня обижаешь, сын Руса, — сказал ему Пера. — Конь не видит земли.

— А ну тя к лешему! — отругивался Ивашка. — Не шелести! Конь тварь бессловесная, а я християнин!

Они выехали из осинника и стали подниматься по крутой каменистой горе. Потные кони дрожали от усталости, пришлось слезть и вести их в поводу.

Ивашка вылез на гору и заорал:

— О-го-гоо!

Пера понял: сын Руса увидел большую реку. С горы она кажется серебряным поясом богатыря.

Пера и сам увидел широкую. Горб ее блестел на солнце, как рыбья чешуя.

— Баско? — спросил он Ивашку.

— Аха! А пошто ее рекой Камой зовут?

— Давно зовут.

— А ты расскажи.

— Коней застудим, уходить надо с Челпан-горы.

Они спустились к большой реке, нашли старую тропу и неподалеку от нее, отпустив расседланных коней пастись, разожгли костер.

Лес помаленьку тускнел, меркла трава. День таял. Они глядели на красную догорающую зарю и оба хмурились. Такая заря к непогоди.

Река угрюмо шумела. Гулял по ней ветер, дыбил волны.

Они поели у костра. Пера умял траву, положил в изголовье седло и лег.

— Про большую реку расскажи, — попросил его Ивашка. — Ночь долгая, выспишься.

— Я не так знаю.

— Как знаешь, так и рассказывай! По-нашему говоришь, по-оштяцки говоришь. Выходит, ты толмач мой.

Пера засмеялся.

— Чего гогочешь! Ваш князь, поди, христианского языка не понимает. Будешь ему мои слова пересказывать. Толмачом будешь моим, пересказчиком, значит. А мне, Пера, обидно. Пошто большая река по-вашему зовется?

— Давно это было, сын Руса. Давным-давно! Но старики помнят, молодым рассказывают. На нашей земле разные люди жили, но мы знаем Кама, великого охотника. Он был сыном доброго бога Ена. Он научил нас делать вересковые луки, ставить на путиках ловушки на зверя и варить в корчагах сюр. В ту осень сын бога-неба Кам убил много лосей и медведей. Грозная Йома просила у него десятого зверя, но он прогнал ее. Йома рассердилась и послала Войпеля, так мы зовем северный ветер. Войпель налетел на него с шумом-воем, как дикая свора собак. Великий охотник поймал северный ветер в шубный рукав и стал смеяться над грозной старухой. Тогда Йома рассекла землю и выпустила воду. Слепая вода искала охотника, смывая леса и горы. Никто больше не видел Кама… Люди говорят, что великий охотник увел воду к теплому морю, чтобы спасти свой народ.

— Врать ты, Пера, мастак! А я быль знаю. Мне мамка пела. Ну, слушай:

Замолчал Ивашка, запрокинул голову и долго глядел в густое черное небо.

— Как дале поется, запамятовал я. Забыл, и все тут! Одно знаю, про Егория-воителя быль. Проклял их будто Егорий: как плясали девки поперек поля, так на поле том и осталися, в серы камни превратилися. Выходит, бог наказал девок. А у тя за охотником вода бегает. Зверь она или оборотень?

— Люди сказывают.

— Люди! А вода в Каме вашей синяя.

— От слез бога-неба она такая. Добрый бог Ен жалел сына.

— Не шелести! Один бог на земле Исус Христос, а ваши боги болванами зовутся.

Пера встал, взял седло и ушел к лошадям. Он привел заседланного коня, скатал медвежью шкуру, стал ее привязывать к седлу.

— Ты чего? — удивился Ивашка. — Ночь темная! Куда собрался?

— Поеду один. Ты не сын Кондратия Руса! Сын куля ты, пон, собака!

Ивашка схватился за нож, но тяжелый кулак ултырянина сшиб его с ног. Простучали копыта. Пера уехал.

Ивашка лежал в траве, раскинув руки. С качающегося вязовника сыпался на лицо ему мелкий гнус и лез в ноздри, в рот, под рубаху.

Ветер вдруг стих, пошел крупный холодный дождь. Ивашка застонал, приподнялся и долго глядел на желтый гаснувший костер. Шумел дождь. Плясали на листьях тяжелые капли.

Ивашка долго сидел под дождем, обессиленный и мокрый, как мышь, потом кое-как дополз по мокрой траве до костра и лег.

Дождь скоро кончился, опять зашумела река, заскрипели старые елки.

Он лежал до утра, а когда рассвело и лес отодвинулся, пошел искать шапку и нож.

Мокрая трава оплетала ноги жеребцу. Жеребец спотыкался. Ивашка хлестал его, сердился на непогодь, ждал тепла, солнышка, да так и не дождался. Туман уполз к воде, а теплее не стало. Небо, затянутое тучами, было сырым и холодным.

Тропа вертелась, обегая болота осочные и овражки, но далеко от большой реки не уходила.

В полдень Ивашка съел краюху хлеба, напился в ручье, напоил жеребца и погнал его в гору. Он торопил жеребца, хотел засветло догнать ултырянина. Хоть и нехристь Пера, варнак, но ехать вдвоем веселее. И с чего взъярился ултырянин? Одно Христос, а другое — идол басурманский. Сам видел, как ултыряне богов мастерят: срубят лесину в три вершка толщиной, проковыряют ножом рот да глаза и молятся чурке, шкуры на нее вешают, рыло ей кровью мажут.

День начал меркнуть. Бусый туман лег на тропу, меж темных стен леса. Жеребец стал бояться кустов и ям.

Костер вырос как из-под земли, жеребец шарахнулся от огня. Ивашка еле усидел в седле. А Пера даже не оглянулся.

Отпустив расседланного коня, Ивашка подошел к нему.

— Здорово ты меня кулаком мякнул! Думал, помру. Не допустил господь, отлежался.

Пера промолчал, отодвинул палкой огонь, достал из долы тетерку, покатил ее по траве, разрезал на две половины, одну отдал Ивашке.

Наевшись, Ивашка сходил за дровами. Пера напоил лошадей и лег спать, завернувшись в медвежью шкуру.

Начал накрапывать дождь. Ивашка придавил костер сушиной и тоже лег, укрывшись с головой зипуном.

Дождь стучал звонко по кожаному зипуну, будто песню выстукивал:

Утро было холодным.

Кони шли вяло: и им надоела непогодь.

Ивашка ругался, грозил кулаком сырому небу, а дождь лил. Днем и ночью лил. Они спали под дождем, утром садились мокрые на мокрых лошадей.

Дороге не было конца.

В лесу оштяцкая тропа металась из стороны в сторону, на лугах вытягивалась, ровная и прямая, как разостланный бабами неотбеленный холст. На шестой день тропа спустилась к реке.

— Плыть будем, — сказал Пера, слезая с коня. — Большая река тут на закат поворачивает, а нам прямо.

Пера снял шабур, завернул в него лук с налучником, снял поршни с ног, отстегнул меч, привязал все к седлу. Ивашке тоже пришлось снимать меч с пояса, бахилы с ног и привязывать к седлу.

Завел он жеребца в воду, помолился Миколе-заступнику и поплыл.

Жеребец вытягивал шею, как гусь, плыл ходко. Ивашка держался одной рукой за стремя, другой — по воде бил.

На середине река развернула их и понесла.