Вера Кузнецова - Необычайное путешествие

— Что же это за штука? — спросил Валерик, снимая этикетку с полученного подарка. — Резинкой я пользуюсь, когда рисунок не получается. А с этой что делать?

— Раз написано, что жевательная, значит надо жевать, — ответил Вася. — Но, конечно, не глотать, а то как бы кишки не склеились.

— А мама говорила, что жевать что-нибудь, когда не голоден, — очень дурная привычка, — возразил Валерик. — Когда я был маленький, я изжевал стеариновую свечку. Она меня после долго отчитывала.

— Так ведь это если не голоден, а мы уже давно ничего не ели.

Этот довод решил сомнения Валерика. Дети усиленно зажевали кусочки резины, пахнущие какой-то приторной эссенцией.

— Ерунда, — сказал Вася, с трудом отдирая от зубов липкий комочек. — Не еда, а один обман зрения, вернее желудка.

И он пренебрежительно отбросил американское «лакомство», Валерик хотел последовать его примеру.

— Не бросай! — послышался чей-то испуганный возглас. Эти слова принадлежали мальчику в курточке, едва прикрывающей его острые локотки. Он выхватил из рук Валерика комочек резинки и, обтерев его о полу своей курточки, сунул в рот.

— Богач какой нашелся, — сказал он осуждающе Васе, — бросается такими вещами! Она ведь стоит целых пять центов. Не будешь драться, если я твою возьму?

— Но ведь я ее уже выбросил.

— Ну и что же! Я ее отдам сестренке.

И мальчик, не встретив возражения, бережно оторвал от тротуара выброшенную расточительным Васей резинку.

— Если хочешь, возьми и мою, — сконфуженно предложила Кюльжан. — Только надо помыть ее, что ли. Я ведь тоже жевала.

— Подумаешь, — усмехнулся мальчик. — У нас бывает — десять ребят одну штучку жуют по очереди. Давай, если не жалко.

Он сел на краешек скамейки и с аппетитом задвигал челюстями.

— Мальчик, а что у тебя с руками, — спросила Кюльжан, указывая на синие кровоподтеки и шрамы, покрывавшие худенькие руки их нового знакомого.

— Это от крыс, — ответил тот коротко.

— Как от крыс?

— А разве в вашей квартире нет их?

— Нет, конечно.

— Ну, я так и знал, что вы из богатого квартала. У нас в подвале крысы шныряют даже днем, а ночью прыгают на постель и здорово кусаются. Когда наша соседка работала в ночную смену, ее малыш оставался один. Так крысы забрались к нему в колыбельку и загрызли насмерть. Страшно было смотреть, когда он лежал в гробу. А укусы — это что!

— А почему у вас не уничтожат крыс?

— Да разве их всех перебьешь! Одних убьем — другие налезут.

— Ну хоть бы кошку завели.

— Кошка не дура! В грязи да сырости жить не будет. Да и молока ей хоть изредка надо давать, а я и сам его вкус забыл. Бегут от нас кошки. Водосточные трубы протекают, и полы вечно залиты вонючей жижей. Для крыс раздолье, а кошкам противно, должно быть.

— А почему вы не перемените квартиру?

— За эту-то отец платит чуть не треть жалованья, а за квартиру получше придется и всю получку отдать. А есть что будем? Сестренка и так еле концы с концами сводит.

— Почему сестренка? Разве у тебя нет матери?

— Была, — неохотно ответил мальчик.

— А где она?

— Умерла. Фабричный доктор сказал, будто у нее было больное сердце. Только это враки! Она просто надорвалась на фабрике.

— Она подняла что-нибудь тяжелое?

— Папа подсчитал, что она подняла в этот день около пяти тонн.

— Этого не может быть, — поразился Вася. — Ни один человек не может поднять такую тяжесть!

— Папа объяснил мне, как это получилось. Они работала на консервной фабрике. Ну, там, как и везде, конвейер. Это вроде поезда из разных установок. У одного конца этого «поезда» стояла мама. Работа у нее была как будто легкая. Только вкладывать в отверстие машины прямоугольные пластинки жести. А на другом конце «поезда» из другого отверстия выпадают уже готовые коробки с консервами. Все девять часов мама должна без остановки опускать эти пластинки. Если она остановится хоть на секунду, — остановится весь конвейер, а за это сразу увольняют. Ну, мама так давно там работала, что уже сама стала как машина. Каждую минуту она опускала в отверстие ровно триста пятьдесят пластинок, ни одной больше, ни одной меньше. В час это получалось уже двадцать одна тысяча штук, а за девять часов работы — сто восемьдесят девять тысяч. Каждая пластинка весит двадцать пять граммов. Помножь на сто восемьдесят девять тысяч штук — получится четыре тонны семьсот двадцать пять килограммов.

Но хозяину фабрики показалось, что этого мало, и он приказал пустить конвейер еще быстрее. К нему приделали звонки, которые отмечали время. Мама говорила, что они действуют, как какие-то погонялки. Но как она ни торопилась, никак не могла успеть за новой скоростью, и конвейер два раза останавливался.

В этот день она пришла домой такая измученная, что ничего не могла есть.

На другой день за маминой спиной поставили надсмотрщика с часами [13] Хронометражист. , которые показывают не только минуты, но и секунды. Он следил за каждым ее движением и все приговаривал: — Быстрее… Еще быстрее… Вы неспособная работница… Придется вас уволить…

Это мы узнали уже не от мамы, а от ее подруги, которая работала недалеко от нее, а маму принесли домой без сознания, и она умерла, даже не простившись с нами.

Мальчик всхлипнул, но тут же сердито потер глаза кулачком, испещренным шрамами, резко повернулся и ушел, не прибавив больше ни слова.

— Неужели все американцы живут так же, как этот мальчик? — недоверчиво оказал Валерик, отходя от витрины. — Для кого же тогда все то, что мы видим в магазинах?

Вася не успел высказать мнения по этому поводу, так как в этот момент прямо под ноги Кюльжан метнулась крохотная желтая собачонка, спасаясь от преследования здоровенного пса. Кюльжан, вскрикнув, подхватила ее на руки. Видно, пес успел-таки хватить собачку зубами — шелковистая шерстка маленького животного была коегде запятнана кровью.

Пес с рычанием кидался на непрошеных заступников, и мальчикам, которые заслонили собою Кюльжан, пришлось бы плохо, но тут как раз подоспела помощь. На месте происшествия резко остановилась длинная легковая автомашина, из нее поспешно выскочил мужчина в синем костюме с бронзовыми пуговицами и, вынув небольшой револьвер, выстрелил в ухо разъяренной собаке.

С глухим рычанием пес упал, задергал лапами, и свирепый блеск его глаз потух.

Спрятав револьвер, мужчина взял из рук Кюльжан собачку, но сделал это так неловко, что крошечное животное болезненно завизжало.

— Оставьте, Томас, — послышался из автомобиля нетерпеливый женский голос. — Разве вы не знаете, что Эльси не выносит прикосновения мужских рук? Пусть девочка сама отнесет ее в машину.

Томас торопливо вернул собачку Кюльжан и любезным жестом пригласил девочку подойти к машине.