Владимир Топилин - Серебряный пояс

Из ряда вон выходящее событие продолжалось далеко за полночь. Потом глас постепенно затих и вскоре прекратился вовсе. Требовательный ко всевозможным разгадкам тайн Михаил Самойлов в противоречие набожным старушкам «не гневить Бога человеческим духом», все же решил посетить предполагаемое место действия. Едва восток ограничил горы светлой полоской зари, охотник с сыном Артемом был на тропе через перевал. Спустив с цепей собак, вооружившись ружьями, медвежатники на лошадях выехали к седловине и, к своему небывалому изумлению, увидели у дороги всем знакомого, глубоко почитаемого жителями Кузьмовки… дьякона Петра. Облаченный в длиннополую, служебную рясу служитель церкви стоял на коленях и, выпучив налимьи глаза, обратившись к высокому, горелому пню, сиплым, рваным голосом продолжал читать теперь уже непонятную никому молитву. Появление охотников его так обрадовало, как будто к нему спустился с небе сам Христос. Из его глаз потекли слезы. Протянутые к людям руки просили избавления. Уставшее тело завалилось набок. Петруша заплакал.

Быстро спешившись, Самойловы помогли ему подняться на ноги, пытались спросить, что с ним сталось. Однако кроме сумбурного, едва слышного пересохшими губами слова «нехристь», так и не могли добиться ничего вразумительного. Осмотр места происшествия привел к предполагаемому медвежатнику подтверждению. Рядом с пнем на задних ногах долго топтался медведь, но незадолго до появления людей скрылся в тайге. Рядом валялся разбитый улей деда Ворогова. Собаки погнали зверя по следам, но Самойловы не стали следить добычу. С большим трудом водрузив затекшее сухарем в молитвах тело Петруши, охотники возвратились в поселок.

Сбежавшийся на поляну народ с нескрываемым чувством радости встретил своего благодетеля. Наступивший праздник Святой Троицы требовал благостного причастия он послушных прихожан представителем церкви. Но Петруша был настолько слаб и расстроен, что не мог даже осенить крестом поднятой руки протиснувшуюся к нему сквозь плотную толпу бабку Ветлужанку.

Положение быстро исправили. Чудодейственный напиток пасечника Ворогова быстро привел дьякона в себя. Испив берестяную купель медовухи, Петруша оживился и начал рассказ о своих злоключениях. Спросив разрешения настоятеля Спасского собора, дьякон Петр отправился в указанное место для чтения проповедей с караваном Мишки Стелькина. Добрый путь, длившийся двое суток, привел путников в долину Серебряного пояса, к устью Лабазного ключа. Здесь их дороги разошлись. Злой как черт, Мишка Стелькин с призванными к «делу разбора» десятью пособниками караваном отправился вверх по Ольховскому ключу, где, по его сведениям, «сукины дети Пановцы, обошедши его вниманием, открыли новое, богатое золотое месторождение». А дьякон Петр, предвкушая сладостный вкус первого медового сбора деда Ворогова, пошел по Лабазному ключу в Кузьмовку через перевал между двумя Колоколами. Конную тропу Петруша знал хорошо. Ранний вечер предвещал дьякону скорый отдых. Подвязав тесьмой до колен длиннополую рясу, чтобы не путалась в грязи, священнослужитель быстро вышел на указанную седловину. Впереди, внизу под горой, клубился дым печных труб. До старательского поселка было рукой подать: «И двух молитв не дочитать! Голос люди услышат». Довольный Петруша троекратно осенил себя крестом праведника, ступил было шаг вперед, да так и остолбенел. Из тайги на задних лапах перед ним вышел «огроменный черный медведь». Довольно прищурив подслеповатые глазки в лучах заходящего солнца, хозяин тайги нес в своих лапах перед собой разбитый улей деда Ворогова. Слизывая змеиным языком со стен ящика сладкий мед, зверь не видел человека, поэтому подошел к Петруше на расстояние верного прыжка.

Страх и запутавшаяся некстати в ногах ряса обрекли священнослужителя на «древь тщедушную, в камень облаченную». Не смея ступить и шагу, Петруша стал проворно осенять себя рукой многочисленными крестами. С посиневших губ сорвалась первая молитва во спасение души. Не ожидавший встречи с человеком медведь присел на пятую точку, выставил уши, вскинул ресницы и вывалил губу от удивления. Необычный вид человека, ряса, запах ладана и вкусного воска доставил зверю глубокий интерес. Певучий голос Петруши — наслаждение.

Так продолжалось долго. Медведь сидел, откинув в сторону теперь уже ненужный улей. А Петруша читал молитвы. За первым обращением к Богу последовало другое, третье, четвертое, пятое. Едва «сибирский соловей» прекращал песнопение, медведь тут же вставал на задние лапы, недовольно хрюкал и скалил клыки. Когда из трепетных уст дьякона слетало следующее слово, зверь успокаивался и опять присаживался, сложив лапы на груди.

В одночасье прочитав содержание Молитвослова, Петруша перешел на песнопение. Воспаленное сознание хаотично вспоминало залихватские куплеты народного фольклора, яркие, забористые частушки и даже хулиганские песни. Громкий, настойчивый голос взывал к помощи: может, люди услышат! Трепетное сердце порхало рябчиком: скоро ночь…

Вспомнив все, что он знал наизусть, Петруша вдруг было затих: может, хватит? Однако у медведя было другое мнение. Звуки тайги или лай собак он мог услышать всегда. А вот театр воспринимал впервые. Грозно оскалившись, зверь вскочил на дыбки, давая понять, чтобы дьякон пел дальше. Не зная, как быть в этой ситуации, Петруша стал читать знакомый репертуар заново. Медведь успокоился, опять сел. Концерт по заявкам продолжился.

Сколько так было, Петруша не мог вспомнить. Оценивая талант актера, медведь качал головой, махал лапами, скалился, растягивал в улыбке поросячьи губы, возможно, подпевая, томно стонал или, наоборот, не нравившийся стих обрывал недовольным хрюканьем. В какой-то момент «сибирскому Бояну» казалось, что хозяин тайги заснул. Но стоило ему сделать первый шаг к бегству, как тот подозрительно открывал глазки, недовольно скалился и закладывал на затылок уши. Изнемогая от усталости, в душе проклиная свою слабость к медовым запасам деда Ворогова, диакон Петр опустился на колени и продолжил читать псалмы и петь песни осипшим голосом. Так продолжалось до тех пор, пока не приехали Самойловы. Продолжая славить песнопениями некстати оказавшийся рядом обгоревший пень, Петруша не видел, когда и как ушел медведь, испугавшись собак и людей.

Рассказывая о своих ночных мучениях, дьякон Петр к концу своего повествования успел усугубить третью кружку чудесного напитка деда Ворогова. После чего медленно завалился набок и тут же захрапел безобидным сном праведника, свято исполнившего свой долг во искупление грехов медвежьей души. Таким его занесли мужики в купеческий дом золотопромышленника Подсосова, где он проспал на кровати за печкой двое суток кряду.