Владимир Топилин - Серебряный пояс

— Вот те на! Еще одна оказия! Что делать-то?

Всеобщую растерянность прогнала Анна Панова. Понимая, что надо торопиться, она спокойно дала указание всем, кто находился рядом:

— Что рты раскрыли? Вон, под кедром место готовьте, снег разгребайте, лапок пихтовых накидайте, а поверх шкуру медвежью! Костер большой запалите! Одежку давайте, какая у кого есть, тряпок разных! Воду кипятите в котле да бабку Петричиху кликните!

Что кому делать — учить не надо. Муж роженицы, Федор Поздняков, и его товарищ Василий Веретенников лопатами до земли раскидали снег. Другие, торопливо размахивая топорами, рубили лапник, сухостой на костер. Прошло несколько минут. Общими усилиями были выполнены наказы Анны. Клаву посадили на шкуру, ногами к костру. Женщины сгрудились над роженицей, мужиков прогнали дальше, в сторону:

— Нечего вам тут зенки пялить!

С горы прибежала бабка Петричиха:

— Что тутака стряслось? Приспичило? Ну, это не беда, бывает… Ох уж, как хорошо голубушку положили… Воды нагрели… Тряпки у огня держите, чтобы теплые были… Мы это быстро, не успеешь крикнуть…

Клава не может удержаться, стоны перерастают в крики. Бабка Петричиха подбадривает:

— Давай, милая, тужься! Я тутака, уже руки подставила!

Мужики в стороне, в густом пихтаче стоят, трубочку одну на всех табаком забили, дымят, затылки чешут:

— Вот оказия! Ни раньше, ни позже. Надо было хучь на коня посадить, может бы, дотянула… — пробормотал Иван Мамаев.

— Угу, чтобы дитя по дороге выпало? — развел руками дед Павел.

— А если помрет, — предположил Федор Поздняков.

— Не помрет! — твердо заверил дед Павел. — Меня, вон, рассказывают, на Святки в холодной бане породили! И ничего, не помер же, до сих пор живой!

— Ну ты, дед, хватил! То в холодной бане, а то в тайге, на ветру! — усмехнулся Васька Веретенников.

— И что? — распаляется дед Павел. — Подумаешь, снег валит! А на Святки, говорят, мороз под пятьдесят был! Ить как при рождении? Чем хуже условия, тем крепше здоровие! Я вон до сих пор не болею, потому как сразу закалился!

— Ну, ты, дед, и заливать, смеется Григорий Панов. — При чем здесь время рождения? У кого что на роду написано, что родители заложили, так и будет по всей жизни. У родителей хорошее здоровье — и у тебя хорошее. А коли ты гнилой по зубам, так и будешь всю жизнь чахнуть!

— А у меня все зубы целые, хучь мне уже седьмой десяток пошел! А все потому, что на морозе родился! Время надо уметь подгадывать.

Вот ты, Федька, время не подгадал, ребенок должен на Покрова появиться, а тут вон как получилось. Сплоховал ты, брат! — важно поучал дед Павел молодого старателя.

— Как тут подгадывать? — сконфуженно чесал ухо Федор. — Как получилось, так и есть!

— Надо было с женой в бане грешить, тогда дитя летом явится, по теплу. А коли на черемше, так это зимой получится, — не унимался дед Павел.

— Так, а мы, это… И в бане с Клавой тоже грешили, и на черемше, и на покосе, — округлив глаза, лопочет будущий отец. — Где придется, где приспичит…

— Вот и нагрешили! — подливает дегтя в костер дед Павел. — Говорят, еще на спине мерина тоже пробовать надо, тогда мальчонка будет! А как на корове с бабой согрешишь, так точно девка! — и к Тишке Косолапову: — Вот ты, Тишка, где с Лушкой грешишь?

— Дык везде, где придется, — не раздумывая, ответил тот.

— А на спине коня пробовал?

— Нет еще, — принимая хохму за чистую монету, лопочет Тишка. — А что, надо?

— А то! Вот те и враз ребенок получится! — испытывая удовольствие, взвизгивает дед Павел. — А как под кустами да на кровати, енто никак с первого раза не будет.

— Правда? — не понимая шутки, стонет Филя.

— Правда! — топчет от удовольствия ногами дед Павел.

Мужики хохочут. Филя в недоумении смотрит на окружающих. Григорий Панов, укрывая улыбку в густую бороду, обрывает хохмача:

— Не слушай его, Филя. Наговорит он тебе, врет с три короба!

Шутят старатели, громкими разговорами стараются приглушить крики Клавдии. Кто-то задумал разжечь костер: холодно ждать! Быстро развели огонь, сгрудились над ярким пламенем, опять вспомнили, как Филя с Лушкой от медведя без нижнего белья прибежали. Потом еще какие-то байки в ход пошли. Заговорились старатели, забылись на минутку, а потом кто-то головой закрутил:

— Слышишь, как под кедром мыши пищат?

— Да нет, не слышу…

— Да вон же!

— Какие вам мыши? — притопнул ногами дед Павел. — Дитя народилось! Вон, как голос подает! Знать, живой! — И под гору, к женскому костру: — Бабы! Что там у вас?

Какое-то время там молчали, потом до ушей долетел веселый, успокаивающий голос Соломеи:

— Нож неси, пуповину резать! Мальчонка родился!

…Последним с перевала уходил Григорий Панов. Оглянувшись назад в беспросветную кить (густой, мокрый снег), старший артельщик троекратно перекрестился, опять благодарил Бога:

— Спасибо те, Всевышний! Дал благой день на выход!

— Да уж, — подтвердил стоявший с ним рядом дед Павел. — Завтра бы сюда не вышли, ишь как валит! Ни в жисть такого снега не видывал! Верно, сам черт лопатой облака подчищает.

Мужики посмотрели на свой след, молча качнули головами. И то верно. За предстоящую ночь перевалу грозит такая выпадка, что утром тропу вряд ли прокопаешь. Григорий вышел на хребет последним. Прошло не более пяти минут, а на его след упал густой налет пухляка в половину бродней (обувь). А что здесь будет утром?

Дед Павел и Григорий повернулись, пошли дальше. Тропа жизни недолго тянулась по горбу хребта. Выбрав нужную ложбинку, она круто свалила вниз, налево, в исток зарождавшегося ручья. Тут трудно ошибиться: вода с перевала бежит в глубокий, широкий лог Колбинской поймы. Чтобы выбрать правильный путь, надо брать правее, уходить в соседний ключ, который течет в долину реки Козы. Там — спасение! Там — жизнь!

А сумерки давят! Короток снежный осенний день, как палка о двух концах. Хмурая тайга чернит ограниченный мир. Снеговые тучи давят небо к земле. Крутая тропа петляет по густому пихтачу, скользит крутым уклоном. Люди едва сдерживают лошадей. Выдерживая равновесие, кони садятся на хвост. Детей сняли со спин животных, чтобы не упали, понесли на руках. Лошадей с носилками, на которых лежит Михаил Самойлов, придерживают за веревки. Однако это мало помогает. На крутом спуске в рыхлом снегу подковы не держат. Кони скользят, катятся, сгребая перед собой кучи снега, бьются, наезжают на стволы деревьев. Сверху с веток осыпается снежная кухта. Михаила закрыли с головой попоной, чтобы не задохнулся, крепко привязали к носилкам. Медвежатник молча переносил невзгоды таежной дороги. Передвигаться с такими сложностями ему приходилось впервые. Бабка Петричиха с больным рядом, не бросает ни на минуту. Когда кони, скатившись вниз, останавливаются, выправляются из сугроба, целительница тут как тут: