Тим Северин - Ассасин Его Святейшества

– Ладно, пора с этим заканчивать, – с мрачной решимостью сказал стоявший.

В ушах у меня плескалась шумящая глухота. Я ждал удара клинком.

Но вместо этого послышалось сдавленное проклятие, и меня, ухватив за лодыжки, поволокли по земле. В этот раз то, что голова моя была закутана в плащ, как раз пригодилось: он смягчил удар о камень. От удара неожиданно прояснился слух – до него донеслось грубое фальшивое пение. Кто-то, приближаясь, орал похабную пьяную песню, причем орал на два голоса, поскольку шел не один: в припеве ему вторил товарищ. Я узнал голоса двух своих соседей по казарме, а в запевале – неугомонного кутилу, что то и дело досаждал всем, являясь под утро все еще навеселе. Сейчас они вдвоем, видимо, держали путь с пира.

Мои похитители напряженно смолкли, пережидая, когда посторонние пройдут мимо. Я вобрал весь воздух, который только мог вдохнуть, думая позвать на помощь, но на рот мне плотно легла чужая рука.

Наружу вырвалось лишь невнятное мычание. Тут певун прервал песню и пьяным голосом объявил:

– Надо поссать, однако.

Послышалась громкая отрыжка: видимо, мой сослуживец свернул в закоулок, думая облегчиться на стену казармы.

Рука на моем рту мгновенно исчезла, и стал слышен мягкий топот убегающих ног.

Весь объятый ломотной истомой, избитый и окровавленный, я с трудом нашел в себе силы, чтобы стянуть с головы плащ. А где-то рядом, судя по журчанию, мочился мой спаситель, который затем повернулся и шатко побрел прочь, так и не различив места, где я лежу и пытаюсь привлечь его внимание. Затем на меня черной волной нахлынуло изнеможение: я лишь чувствовал, что тело мое изорвано взбухающей болью.

В себя я пришел от холода – затекшее тело будто окостенело. Кое-как я встал на четвереньки, а затем медленно-премедленно принял вертикальное положение. Каждая мышца во мне саднила. Одной рукой я держался за избитый живот, а другой опирался о стену, вдоль которой осторожной поступью, шаг за шагом, добрел до двери в казарму и ввалился внутрь. Внутри все еще спали, и воздух был густ от скученности и духоты. По счастью, от входа до моей загородки было не так далеко. Из последних сил дотянув до своей кровати, я с размаху рухнул на нее. Как ни странно, заснул я не сразу, а еще долго лежал с закрытыми глазами в гудящей кружащейся пустоте, пока меня, наконец, не одолело мутное, с прострелами боли забытье.

Остальные мои сослуживцы, вероятно, решили, что я дрыхну с похмелья, поэтому с утра меня никто не потревожил, а между тем, когда я пробудился, была уже середина дня. Шею саднило, горло палила несусветная жажда, а нос распух так, что дышать приходилось ртом. Я осторожно потянулся к носу потрогать, не сломан ли он, и скрипнул зубами от укола боли в ушибленном плече. Любое движение было сущей мукой. Я весьма осмотрительно приподнялся на локте, после чего опустил ноги с края кровати и поставил ступни на пол. И одежда, и обувь на мне были те же, в которых я ходил на пир, только замараны высохшей грязью. Спереди на рубахе красовались пятна крови, что натекла с носа. Поднялся я не сразу, а лишь после того, как оперся обеими руками о край кровати. Казарма пустовала – видимо, мои сослуживцы поутру последовали за королевской охотой. Со всей осторожностью, стараясь не попадаться никому на глаза, я выбрался на улицу и добрался до ближней часовни, при которой монахи держали небольшую лечебницу. Там принявший меня послушник, решив, видимо, что мне досталось в пьяной драке, неодобрительно поджал губы, но все же промыл мне ссадины и смазал их гусиным жиром, а затем посоветовал сесть снаружи часовни на землю, лицом к солнышку, пока не полегчает.

Пару часов я исправно следовал его совету. Прохожие не удостаивали меня вниманием – кроме тех, кто запинался о мои ноги и бурчал проклятия. Когда тени начали удлиняться, я рассудил, что архиепископ Арн уже должен был возвратиться с дневной охоты. Немощной походкой старика я снова поплелся к его палатам, едва различая происходящее своим налитым кровью левым глазом.

Привратнику архиепископа хватило одного взгляда на мою побитую образину, чтобы тут же препроводить меня к своему хозяину. Я ожидал, что архиепископ будет все еще в своей охотничьей одежде, но он сидел за столом в своей всегдашней котте, словно бы весь день у него прошел в бумажных делах.

– Ага, – встретил он мое появление и обличие так, будто не испытывал ни удивления, ни сочувствия. – Значит, они и к тебе приложились.

– На меня напали и избили, когда я возвращался с аудиенции, – пробубнил я разбухшими губами. – Нападавшие допытывались насчет того сосуда с воином.

– Мне это тоже впору сделать, – хмуро бросил архиепископ с лицом, выражающим брюзгливое раздражение. – Прошлой ночью его выкрали.

Ноги подо мной внезапно подкосились, и я без приглашения опустился на табурет.

– Кто же его мог взять?

– Это я как раз и надеялся от тебя услышать, – пробурчал Арн. Он встал и, обогнув стол, остановился передо мной, выпятив подбородок. Глаза его сверкали недобрым светом. – После пира младший управляющий, следуя моему указанию, должен был поместить кувшин в железный сундук вместе с другой золотой и серебряной утварью, что использовалась на пиру. А нынче утром кувшин он должен был принести и возвратить мне лично.

Я ждал.

Мой собеседник повернулся на каблуках и принялся вышагивать по комнате с чопорно выпрямленной спиной. Его секретарь сидел в своем углу, опустив глаза, и лишь нервно пошмыгивал носом.

С очередным разворотом Арн мрачно воззрился на меня:

– Так вот, этот самый управляющий так и не объявился. А с ним исчез и кувшин.

– Люди, что на меня напали, выпытывали сведения, но не сам предмет… – произнес я.

– Но и это не все, – прервал меня Арн. – Ночью кто-то проник и в королевский архив. И основательно пошерстил записи казначейства.

Я попытался выстроить какую-либо связь между пропажей сосуда и архивными записями, что перевозятся в деревянных сундуках между местами, где располагаются суды франкского королевства. По ним учетчики и хранители книг сверяли недоимки, подати, пожертвования и прочую документацию, необходимую в управлении делами огромного государства.

– А еще… исчез перечень сокровищ аваров, – вымолвил архиепископ с непроницаемо-хладным взором.

И тут я внезапно усмотрел связь. У чиновников казначейства существовала опись богатств, награбленных в походе воинами короля Карла. Помимо оценки всего этого добра, велся неукоснительный учет, как и когда те или иные предметы добывались, а также кем. И всякий раз, когда король решал вознаградить ту или иную часть своего воинства, с этими сведениями проводилась сверка.

– И теперь золотой сосуд нигде не значится? – высказал я догадку.