Елизавета Дворецкая - Венец Прямиславы

Забела наблюдала через окно, как во двор один за другим въезжают белзские бояре, оставляют отрокам коней и поднимаются на крыльцо. На задний двор иногда заворачивали колы и волокуши с какой-то утварью и припасами: понимая, что новому князю надо как-то устраивать дом и кормить дружину, белзские бояре, купцы и кончанские старосты понемногу подвозили подарки в счет будущей дани. Потом прибежал Горяшка и передал, чтобы княжна спускалась в гридницу.

Прямислава отправилась вниз, Забела последовала за ней, стараясь своим независимым видом возместить малочисленность ее свиты.

Гридница уже была забита народом, и сотни глаз сразу обратились к вошедшей девушке. Прямислава перекрестилась на единственный образ, спешно повешенный от щедрот боярина Немира, слегка поклонилась собравшимся, величаво проплыла вперед и села на место, возле которого маячил Тешило, делая ей знаки. Небольшое кресло, покрытое куском малинового оксамита, похоже, чьим-то широким плащом с золотой каймой, стояло по левую руку от княжеского престола. По скамьям пробежал гул. Бояре были приглашены вместе с женами – Ростислав позаботился создать для Прямиславы некое подобие собственного двора, – и теперь на длинной скамье женщины в разноцветных платьях и расшитых жемчугом очельях таращили глаза на нее, наклонялись друг к другу, возбужденно шептали что-то. Вчера немногие обратили внимание на двух красивых девушек, приехавших с дружиной, но сегодня, когда одна из них явилась в гридницу в богатом платье и с истинно княжеским достоинством, дело принимало неожиданный и весьма многозначительный оборот.

Прямислава села, и Ростислав приступил к делу.

– Перед тем как Господь призвал моего отца, Володаря Перемышльского, батюшка наш разделил землю свою между тремя сыновьями, – заговорил он, и Прямиславе это напомнило сказку о трех сыновьях старика и их наследстве. – Завещал нам отец любить друг друга, и клялись мы на кресте волю его не нарушать. Поэтому не хотел я поначалу вмешиваться в дела брата моего Ярослава: ему город Белз отцом оставлен, ему и владеть им, и судить здесь по праву. Никогда по своей воле не нарушил бы я отцова завещания и не стал бы с единокровными братьями воевать.

– Правильно мыслишь, чадо! – похвалил его высокий худощавый инок лет сорока, сидевший впереди всего белзского духовенства.

Короткая бородка его торчала клоками, но карие глаза смотрели умно, и весь вид был исполнен сдержанного достоинства. По облачению Прямислава распознала в нем игумена, а Тешило шепнул ей, что это и есть отец Ливерий, настоятель единственного в Белзе монастыря и в миру двоюродный брат Ростислава.

– Братоубийство есть мерзость перед Богом и людьми и мстится на самих виновных и на чадах их! Но если сильные приходят в город наш, аки волки в стадо, а не пастухи, то будь ты пастухом, что избавит стадо от разбоя! На это я тебя благословлю!

Жители Белза одобрительно загудели.

– Брат Владимирко первый в мои дела вмешался, – продолжал Ростислав. – Сами судите. Вот эта девица, – он указал на Прямиславу, – дочь Вячеслава Владимировича туровского. Брат мой Владимирко прислал за ней сватов, якобы от меня. Только я об этом ни сном, ни духом не ведал. Прямислава Вячеславна прежде была обвенчана с Юрием берестейским, но митрополит развел их: Юрий свой долг супружеский забыл, холопок к себе приблизил, а женой пренебрег. И этим ложным сватовством Владимирко хотел Вячеславну из отцовского дома выманить и мужу распутному вернуть. А вину на меня свалить, для того и моим именем прикрылся. Не слухи это, а истинная правда: сам я в Червене встретил кормильца брата моего Владимирка, Переяра Гостилича, который с боярами звенигородскими вез Вячеславову дочь якобы в Перемышль. Вправе ли я за такую обиду мести искать?

– Вправе! Верно! Экая подлость! – загудел народ, довольный, что у Ростислава есть своя причина не любить старших братьев.

– Так что же теперь с девицей будет? – спросил толстый Немир Самсонович.

– Пошлем весть отцу ее, что она здесь. Думаю, поможет нам Вячеслав туровский.

– А почему бы тебе и впрямь ее в жены не взять? – Ян Гремиславич подмигнул. – И девица хороша, как заря ясная, и князь Вячеслав – тесть завидный, и брат Владимирко за тебя уже всю работу сделал: сватов заслал, подарки поднес, невесту доставил. Женись, княже, от счастья своего бегать не годится!

Народ засмеялся.

– Она-то сама за тебя идти соглашалась или к мужу назад хотела? – спросил боярин Аким и подался вперед, опираясь руками о толстые колени.

Круглый, заросший бородой, он почему-то привел на ум Прямиславе баенного беса, однако она сдержала неуместную усмешку:

– Князь Юрий мне больше не муж, нам разводную грамоту из Киева прислали, и я с благословения отца моего и туровского епископа Игнатия согласилась быть женой Ростислава Володаревича.

Народ загомонил, а Ростислав добавил:

– Только пока суд да дело, княжне со мной в одном доме жить не годится! Кто из вас, люди добрые, даст ей приют, будет вместо отца?

– Иди ко мне, княжна! – Ян Гремиславич поспешно встал и поклонился. – У меня три дочери почти твоих лет, будут тебе подружки, а я буду отцом! Для меня это дело известное!

Он улыбнулся и провел пальцем по усам, и Прямислава улыбнулась ему в ответ. Этот человек ей нравился: в нем была видна доброта, заботливый и веселый нрав.

– Собрался бы ты, отец, съездил бы в Звенигород! – сказал Немир Самсонович игумену Ливерию. – Скажи Владимирку, что у нас теперь Вячеслав туровский в союзниках, – может, опомнится, не захочет воевать. При твоем сане, при вашем родстве не может он тебя не выслушать. Склони его к миру, тем себе у Бога спасение получишь, а нам, грешным, тут, на земле, поможешь! Поезжай, сделай милость!

– Поеду, пожалуй, – кивнул отец Ливерий. – Хоть и не подобает мне в мирские дела вмешиваться, да лучше, если будет Божья воля ужаснейший грех братоубийства предотвратить.

– Эх, был бы я в Перемышле! – Ростислав хлопнул себя по колену. – Тогда увез бы я сейчас королевича Владислава подальше, хоть в Туров, а вместо выкупа за него попросил бы у Болеслава войска! Тогда уж точно никакой Звенигород против нас не устоял бы!

Все было решено, Ростислав занялся делами, а Прямислава с Забелой прямо из гридницы отправились к боярину Яну. Идти пришлось недалеко: он жил через улицу, возле торга, напротив Николы Княжеского. Его дочерей звали Настасья, Премила и Миловзора. Старшей исполнилось шестнадцать лет, у нее уже имелся жених, о котором она только и говорила. Жена Яна Гремиславича, боярыня Марена Вышатовна, была маленькой, худенькой женщиной, и даже младшая дочь уже ее переросла, так что в горнице саму хозяйку удавалось разглядеть последней. К Прямиславе она отнеслась по-доброму, много расспрашивала, жалела, окружила заботами. Сам Ян Гремиславич тоже нередко поднимался в горницы и много времени проводил среди своих «девочек», к которым причислял и боярыню.