Артуро Перес-Реверте - Добрые люди

– Зато я так не считаю… – произносит он заплетающимся языком.

Он выпускает шпагу и медленно оседает, падая на колени. Все бегут к нему, адмирал – первый, он подхватывает противника на руки, чтобы тот не рухнул на землю. Глаза Коэтлегона смотрят на него будто бы издалека.

– Да, вероятно… Достаточно, – бормочет он.

– Приношу свои извинения, мсье, – говорит дон Педро, удерживая его. – Я был чрезмерно резок в тот день.

Коэтлегон смотрит на него помутневшими глазами и чуть заметно кивает. Адмирал пытается оторвать рукав свой рубашки, чтобы зажать им рану Коэтлегона, однако появление хирурга избавляет его от этой необходимости. Вдвоем они укладывают его на влажную траву, Лакло подстилает плащ.

– Рана не слишком серьезная. Главное, чтобы не загноилась, – осмотрев раненого, говорит хирург, чтобы успокоить собравшихся. – Кость не дала острию войти глубже.

Поднявшись на ноги, дон Педро замечает, что все еще сжимает в руке шпагу. Он протягивает ее Брингасу, который берет оружие с видимым удовольствием.

– Отличный укол, сеньор, – говорит аббат, довольный и одновременно язвительный. – Просто чудо, что за укол!

Библиотекарь смотрит на дона Педро с уважением, перерастающим в благоговение. Тот преспокойно зажимает рукой рану на плече, стараясь унять на сей раз свою собственную кровь.

– Глубокая рана? – с беспокойством спрашивает дон Эрмохенес.

– Нет.

В этот миг утреннее солнце поднимается из-за горизонта над клочьями тумана, которые обволакивают деревья. Первый солнечный луч освещает голубые глаза адмирала, делая их почти прозрачными.

Вдова Эно проживает в очаровательном домике в Маре, неподалеку от Пляс-Рояль и от Бастилии. Район, как сообщил аббат Брингас, пришел в упадок, однако в нем по-прежнему ощущается достоинство былых времен и атмосфера grand siècle [87], оставшаяся от эпохи Людовика Четырнадцатого, что усиливается за счет аккуратно посаженных деревьев, широких улиц и нарядных фасадов старинных особняков. Для визита, который намечен на второй день после дуэли, дон Педро Сарате и дон Эрмохенес Молина оделись соответствующим образом: строго, в сдержанные темные тона, как они чаще всего одевались, подчеркивая свою респектабельность, и даже аббата Брингаса с собой не взяли, несмотря на то что тот, как обычно, набивался в попутчики. Предстоящая миссия крайне важна, и академики не хотят, чтобы какая-нибудь бестактность, допущенная мятежным аббатом, погубила все предприятие.

Единственная помеха – дождь. Со вчерашнего вечера на Париж обрушиваются потоки воды, и улицы города практически непроходимы. Сперва падали редкие капли, которые вскоре обернулись градом, крупным, будто картечь, а затем широкой густой пеленой хлынул ливень. Экипажи перегородили улицы и мосты, водосточные желоба обрушивают тяжелые потоки на головы пешеходов, которые, стараясь укрыться от дождя и обойти экипажи, пробираются вдоль стен домов. Площади представляют собой сплошные лужи, по которым барабанит вода, по улицам несутся бурные реки. Таким образом, фиакр, везущий адмирала и библиотекаря, ползет от улицы Вивьен до улицы Сент-Антуан чуть ли не битый час, то и дело застревая в пробках. Город в запотевшем окошке экипажа, откуда с любопытством выглядывают академики, заметно отличается от того, который они знали до сегодняшнего дня: их взорам открывается грязный городской лабиринт, обшарпанный и серый.

– Чай или кофе?

Вдова Эно принимает их в обществе одного из своих сыновей. Это уже совсем пожилая женщина – ей вряд ли меньше семидесяти, – худощавая, с высохшим лицом и вытянутым подбородком, с зелеными глазами, которые, несомненно, в иные времена были прекрасны. На ней траурное платье, седые волосы убраны под черный чепец. У сына такой же подбородок, как у матери. Он тоже весь в черном, в парике с локонами, уложенными на висках, и черном камзоле традиционного кроя с обильными кружевами вокруг шеи. Он похож на адвоката, юриста или кого-то еще из этой области, а кабинет его располагается неподалеку от дворца Правосудия.

– Для моего мужа, – рассуждает вдова, – книги представляли всю его жизнь. Он тратил на них кучу денег, а в последние годы, уже совсем больной, почти не выходил из библиотеки. Книги были его единственным утешением, так он говорил. И лучшим лекарством.

– Сколько же книг ему удалось собрать? – интересуется дон Эрмохенес.

Они сидят в маленькой гостиной, украшенной статуэтками из розового и голубого фарфора, стены оклеены крашеной бумагой и увешаны гравюрами с изображением птиц, выполненными с большим вкусом. Когда-то это, несомненно, было уютное место, но сейчас здесь пахнет затхлостью, недавней торопливой уборкой, а полуприкрытые ставни впускают в комнату, скупо освещенную свечами или масляной лампой, серый грязноватый свет, который делает помещение еще печальнее. Пожилая неопрятная служанка приносит поднос с сервизом.

– Точное количество нам неизвестно, – отвечает сын. – Если прикинуть на глаз, тысячи четыре, не меньше… Главным образом это труды по ботанике и истории, а также заметки о путешествиях, которые были его главной страстью.

– Вы ее не разделяли?

Сын вежливо улыбается. Заметно, что ему неловко.

– Моя работа связана с другими вещами, – отвечает он, рассеянно поглаживая руку матери. – Меня больше интересует право, и все, что имелось у отца по этой теме, я уже забрал.

– Жаль разорять такую чудесную библиотеку.

– Это очень, очень печально, – говорит мадам Эно.

– Да, мама. Но вы же знаете, что ни в моем доме, ни в доме моей сестры для нее попросту не хватит места. – Сын поворачивается к академикам. – Матушка хочет оставить этот дом и жить с нами, так что эта библиотека для всех нас – обуза… Кроме того, средства, которые матушка за нее получит, окажутся для нее совсем не лишними.

– К вам уже приходили покупатели с предложениями?

– Да, кое с кем мы уже ведем переговоры, – кивает сын. – Но вы же сами понимаете. Перекупщики книг – это, как правило, вороны, которые ничем не брезгуют: делают вид, что дорогие книги ничего не стоят, приговаривают «это ерунда, и мне будет сложно ее продать» и норовят все, что возможно, скупить за безделицу. Скажите, мсье, в Испании дела обстоят так же?

– Абсолютно.

– В любом случае, мама хотела бы продать все это оптом. Только дружба моего покойного отца с мсье Дансени и письмо, которое мы от него получили, позволяют нам сделать для вас исключение… Если мы придем к взаимному согласию, «Энциклопедия» ваша.