Артуро Перес-Реверте - Добрые люди

– В четверг в Академии нам всем очень вас недоставало, – говорит Игеруэла.

– К сожалению, у меня были дела.

Игеруэла провожает взглядом экипаж так называемых баварцев с огромными окошками, делающими его похожим на стеклянный фонарь, двигающийся среди пестрой людской толчеи.

– Я все понимаю, – кивает издатель. – Ваша любопытнейшая диссертация о «Состоянии литературы в Европе»… Название звучит именно так, не правда ли? Она-то вас и задержала. Я знаю, что…

Он демонстративно останавливается, словно подыскивая восторженные слова.

– Настоящий успех, скажу вам прямо, – приходит ему на помощь Санчес Террон. – Столько аплодисментов!

Игеруэла недоверчиво ухмыляется.

– Кто бы сомневался… Знакомый, который при этом присутствовал, рассказывает, что было человек восемнадцать, считая его самого.

– Пожалуй, чуть больше.

– Возможно. В любом случае я сделаю про это обзор в «Литературном цензоре», который выйдет на следующей неделе. Разумеется, положительный. По крайней мере, до некоторой степени… Чтобы поместилось, сокращу статью, которую написал про операции против Гибралтара и войну в американских колониях.

Санчес Террон чувствует себя неловко и с нетерпеливым высокомерием машет рукой:

– Оставьте ваши похвалы, мне они ни к чему.

Гримаса на лице его собеседника становится еще выразительнее.

– Конечно, – заключает он. – Они вам вредят, вы хотите сказать. – Он приостанавливается и словно бы размышляет; затем улыбается еще более недобро, чем раньше. – Они портят вам образ непонятого, но несгибаемого сторонника принципов, который вы с таким трудом лепили.

– Вы сами не понимаете, что говорите…

– Я отлично знаю, что говорю и чего не говорю. А также что делаю и чего не делаю… Вероятно, вы заметили, что в последнем номере моей газеты в обличительной речи против современных авторов вы не упомянуты!

– Я вашу газету не читаю.

– Так я и поверил! Уверен, что читаете. Делаете вид, что презираете, а сами пожираете ее глазами, стоит ей только выйти, и первым делом ищете в ней свое имя… Поэтому вы, вероятно, заметили, что в разгромной статье, которую я посвятил этой секте свободных мыслителей и горе-философов, вы остаетесь чисты, как грудной младенец. Как видите, я уважаю наше с сами перемирие!

– Уважаете? Какое, к черту, уважение! Да вы никого не уважаете!

– Речь в данном случае идет о перемирии. А я, да будет вам известно, порядочный человек!

– Глупости какие.

В это мгновение Санчес Террон с важным видом приветствует какого-то молодого человека без шляпы и пудры на волосах, в пенсне, до смешного облегающем сюртуке и галстуке, затянутом поверх воротника так туго, будто он собрался удавиться.

– Один из ваших, верно? – улыбаясь, интересуется Игеруэла. – Пишет под псевдонимом Эрудио Трапиелло, если не ошибаюсь.

– Да, это он.

– Ну и ну. – Игеруэла присвистывает с преувеличенным восхищением. – Ведь это же сам автор « Символического путешествия в республику Филологии и возрождения Испанской Поэзии, дополненного духовными рецептами, изготовленными последователем Сервантеса, гением королевского двора, профессором философии, риторики и наук божественных и человеческих… ». Если мне не изменяет память, пролог он начинает словами: « Не понимаю, в чем польза греческого Гомера и английского Шекспира, если не в особой смекалке…», и, указав, что всеми превозносимый Вергилий не более чем ленивый бездельник, продолжает: « Что же касается Горация, пусть даже гекзаметры его определенно не из лучших… » Быть может, я ошибся в названии? Или неправильно процитировал содержание? Или неверно понял автора?

Санчес Террон бросает на Игеруэлу испепеляющий взгляд.

– Вы затеяли этот разговор, чтобы наговорить гадостей?

– Боже упаси… Я всего лишь собирался пересказать вам последние новости, потому что в прошлый четверг не имел возможности этого сделать. У наших коллег неприятности в Париже, и дела идут еле-еле. Видимо, раздобыть «Энциклопедию» оказалось не так уж просто. Не могу в точности объяснить, какую роль сыграл во всем этом наш дорогой Рапосо, но он всю удачу приписывает себе… Так или иначе, на сегодняшний день «Энциклопедии» у них нет.

– И что?

– А то, что время истекает, а дела входят в более деликатную фазу.

– Что значит – деликатную?

– То и значит. Что пора применить наши с вами щипцы.

– Уверяю вас, я совершенно не понимаю, куда вы клоните.

– Туда же, куда и вы. Nemine discrepante [69], надеюсь. Вы, вероятно, помните, что, когда мы обсуждали с нашим человеком его обязанности и полномочия, он уточнил, до каких пределов может дойти в своем стремлении испортить им жизнь.

Санчес Террон смущенно моргает. Ему неловко.

– В стремлении что сделать, вы говорите?

Игеруэла поднимает руку, словно собираясь что-то написать пальцем в воздухе.

– «Испортить» – это такой глагол. Образован от существительного «порча»… Впрочем, в данном случае он представляет собой всего лишь эвфемизм.

– Признаться, мне не до шуток.

– Да что вы! Я и в мыслях не имел шутить с вами…

– По-прежнему не понимаю, куда вы клоните, – перебивает его Санчес Террон. – Что вы пытаетесь мне сказать?

Они миновали фонтан и продолжают свой путь в тени вязов до улицы Сан-Херонимо. На сей раз Игеруэла с заискивающим видом поспешно раскланивается с двум дамами, которые прогуливаются пешком, – это жены высокопоставленных чиновников из Совета милости и правосудия, – на них черные мантильи и облачение святой Риты, строгость коего смягчают лишь золотые распятья и серебряные скапулярии на шее, камеи с образом Пресвятой Девы и изумрудные браслеты с подвешенными к ним религиозными символами. В последнее время святая Рита прочно вошла в моду, потеснив святого Франциска из Паулы, которого еще совсем недавно почитал весь местный католический свет. Как заявил сам Игеруэла в свежей статье, опубликованной в его газете, где он восхвалял эту благочестивую тенденцию, «если у Парижа свои моды, то у Мадрида – свои набожные обычаи». Что ж, каждому свое. Во всяком случае, за границей ничего подобного вам не покажут.

– Очень жаль, – через некоторое время говорит издатель. – Обычно я изъясняюсь достаточно ясно. Итак, в двух словах… Со всевозможными увертками и околичностями, которые странно наблюдать в таком примитивном существе, как Рапосо, он снова спрашивает нас в своем письме, до какой крайности, как мы полагаем, он может дойти, чтобы испортить французское путешествие наших коллег… Иначе говоря, если предположить, что в конце концов они завладеют книгами и пустятся в обратный путь, то какова степень ущерба, который он имеет право нанести предметам и людям.