Бернард Корнуэлл - Последнее королевство. Бледный всадник (сборник)

«Они несчастливы с таким старостой», – подумал я.

Возможно, Хасвольд понял, о чем я думал, потому что внезапно разозлился и отшвырнул прочь девочку-новобрачную.

– Оставь нас! – крикнул он. – Убирайся!

Я ушел и вернулся на островок поменьше, туда, где скрывался Альфред и умирал Эдуард.

Энфлэд сказала, что Алевольд убедил Альфреда пожертвовать одной из своих самых драгоценных реликвий – пером голубя, которого Ной выпустил из ковчега. Алевольд разрезал перо на две части, одну вернул королю, а вторую спалил на сковороде и, когда перо превратилось в пепел, размешал его в чашке святой воды, после чего Эльсвит заставила сына все это выпить. Ребенка завернули в овечью шкуру, потому что ягненок был символом святой великомученицы Агнессы.

Но ни перо, ни овечья шкура не помогли. Мало того, ребенку стало еще хуже. Теперь Алевольд над ним молился.

– Дело дошло до соборования, – пояснила Энфлэд. Она глядела на меня со слезами на глазах. – Скажи, Исеулт может помочь?

– Епископ этого не дозволит, – ответил я.

– Не дозволит? – возмущенно воскликнула она. – Конечно, ведь не его сын умирает!

Но в конце концов все-таки призвали Исеулт. Альфред вышел ей навстречу из хижины, и Алевольд, почуяв ересь, последовал за ним.

Эдуард снова закашлялся, и этот звук казался ужасным среди вечерней тишины. Альфред вздрогнул, услышав его, потом спросил, может ли Исеулт вылечить его сына.

Вместо этого она повернулась и посмотрела вдаль, туда, где луна поднялась над болотным туманом.

– Луна прибывает, – сказала она.

– Тебе известно лекарство? – умоляюще спросил Альфред.

– Растущая луна – это хорошо, – спокойно заключила Исеулт, потом повернулась к нему: – Но за все нужно платить.

– Проси что хочешь! – воскликнул Альфред.

– Да не мне платить, – ответила Исеулт, раздраженная его непониманием. – Просто всему на свете есть цена. Жизнь за жизнь! Другой человек должен будет умереть взамен!

– Ересь! – вмешался Алевольд.

Я сомневался, что Альфред понял эти слова Исеулт, а может, ему было все равно, что она имела в виду: король просто ухватился за последнюю надежду.

– Ты сможешь вылечить моего сына? – требовательно спросил он.

Исеулт помедлила, потом кивнула.

– Есть способ, – сказала она.

– Какой способ?

– Мой способ.

– Ересь! – настаивал Алевольд, но Энфлэд так взглянула на него, что епископ пристыженно замолчал.

– Ты будешь лечить моего сына прямо сейчас? – спросил Альфред у Исеулт.

– Завтра ночью, – ответила она. – На это требуется время. Сперва нужно сделать кое-что. Если малыш доживет до завтрашнего заката, я смогу помочь. Ты должен привести его ко мне, как только взойдет луна.

– А сегодня ночью нельзя? – умоляюще спросил Альфред.

– Завтра, – твердо проговорила Исеулт.

– Завтра День святого Винсента, – сказал король, как будто это могло помочь.

Ребенок каким-то образом пережил ночь; а назавтра, в День святого Винсента, Исеулт пошла со мной на восточный берег, где мы набрали лишайника, лопуха, чистотела и всяких других трав. Мы с трудом отыскали все это, пройдя раза три мимо каждого растения, потому что стояла зима и все они съежились и сделались незаметными. Исеулт заставила меня также нарезать веток терновника, разрешив пустить в ход нож, потому что колючки явно были не так важны, как лишайники и травы. Работая, я постоянно поглядывал вдаль – не появятся ли датчане, но даже если те и патрулировали край болота, ни одного из них в тот день мы не увидели.

Было холодно, порывистый ветер трепал нашу одежду. Поиски растений, которые требовались Исеулт, заняли очень много времени, но наконец ее сумка была полна, и я перетащил ветки терновника к островку, а потом – в хижину, где она велела мне выкопать в полу две ямы, пояснив:

– Они должны быть глубиной в рост ребенка и находиться друг от друга на расстоянии твоего предплечья.

Исеулт не сказала мне, зачем нужны ямы. Она явно была подавлена и чуть не плакала. Повесив чистотел и лопух на балку под потолком, моя возлюбленная истолкла лишайник и омелу, смочив их собственной слюной и мочой, и нараспев произнесла над деревянной миской длинные заклинания на своем языке.

Всем этим она занималась очень долго, а иногда, чтобы немного отдохнуть, обессиленно присаживалась в темноте за очагом и раскачивалась взад-вперед.

– Я не знаю, получится у меня или нет, – один раз подала голос Исеулт.

– Ну хотя бы попытайся, – попробовал я ее подбодрить.

– Но если не получится, они возненавидят меня еще больше, – ответила она.

– Что за глупости! Чего бы этим людям тебя ненавидеть.

– Да потому, что они считают меня грешницей и язычницей.

– Так вылечи ребенка, – сказал я, – и они тебя полюбят.

Я не смог выкопать ямы такой глубины, какая требовалась Исеулт, потому что грязь стала еще жиже: уже через пару футов ямы наполнялись солоноватой водой.

– Сделай их пошире, – приказала она, – такими широкими, чтобы в них мог присесть ребенок.

Я сделал, как было велено, а потом Исеулт заставила меня соединить обе ямы, пробив отверстие в мягкой земляной стене, которая их разделяла. Это следовало сделать осторожно, чтобы уцелел земляной свод туннеля между двумя ямами.

– Вообще-то, это все неправильно, – сказала Исеулт, имея в виду не то, что я делал, но те колдовские чары, которые собиралась пустить в ход. – Ведь взамен обязательно кто-то умрет, Утред. Где-то умрет другой ребенок, чтобы этот остался жить.

– Откуда ты знаешь? – спросил я.

– Потому что мой брат-близнец умер, когда я родилась, – ответила Исеулт, – и ко мне перешла его сила. Но если я использую эту силу, он достанет меня из темного мира и заберет свою силу назад.

Сгустилась тьма, а мальчик все продолжал кашлять, хотя мне казалось, что теперь кашель звучал слабее, как будто жизнь уже еле теплилась в маленьком теле. Алевольд по-прежнему молился. Исеулт присела на корточки в дверях нашей хижины, глядя на дождь, а когда подошел Альфред, махнула ему рукой, велев уйти.

– Мой сын умирает, – беспомощно сказал король.

– Еще нет, – сказала Исеулт. – Пока еще нет.

Дыхание Эдуарда стало таким сиплым, что мы все слышали, как он дышит, опасаясь, что каждый очередной его хриплый вздох будет последним, а Исеулт по-прежнему молча сидела на пороге. А потом наконец в дождевых облаках появился просвет, слабый лунный свет омыл болота – и тогда она велела мне принести мальчика.

Эльсвит боялась отпускать Эдуарда. С одной стороны, она хотела, чтобы его вылечили, но когда узнала, что Исеулт собирается делать все без свидетелей – таково ее условие, – Эльсвит зарыдала, причитая, что не допустит, чтобы ее сын умирал без матери. Ее плач расстроил Эдуарда, который снова начал кашлять.