Элиф Шафак - Ученик архитектора

На ней было шелковое платье, яркое и нарядное. Слишком яркое и нарядное для ее возраста, сказали бы люди. Но ей было все равно, что о ней говорят. Ей было все равно, что носить. Под роскошным сверкающим шелком ее вспухшие суставы и старые кости ныли так же сильно, как и под грубой дешевой тканью. Ее тело давно превратилось в могилу воспоминаний. Тени и призраки окружали ее со всех сторон. Раньше она спорила с Богом, пытаясь допытаться у Него, почему ее земной путь оказался столь длинным, в то время как все вокруг так быстротечно. Теперь эта женщина смирилась. Несла груз своих лет как проклятие и одновременно гордилась возложенным на нее бременем. Шутка ли, сто двадцать один год. Вот сколько лет она прожила на этой земле. Ее волосы стали седыми и перестали виться, но по-прежнему были гуще, чем у многих девушек. А голос оставался звучным, лишенным даже намека на старческое дребезжание. То был голос молодой женщины, живущей в этом дряхлом теле.

Она отодвинула таз, словно опасаясь, что человек, лицо которого она видела на поверхности воды, тоже смотрит на нее. Протянув руку, взяла мешочек, лежавший на столе, высыпала на ладонь шепотку сухой травы и глубоко вдохнула. Когда хрипы, бушующие в ее груди, немного стихли, старуха пробормотала:

– Он обо всем догадался, этот индус. Он идет сюда.

Обитель отверженных – так называли этот огромный особняк, наполовину скрытый мощными стенами и росшими вокруг соснами. Здесь жили наложницы, надоевшие султану или же такие, кому ни разу не удалось пробудить в правителе вожделение. Зачастую под этим кровом оказывались и чересчур ревнивые и завистливые одалиски, пытавшиеся упрочить свое положение путем интриг и потерпевшие неудачу в коварных замыслах. Служанки гарема, которые уже не могли больше служить вследствие старости или болезней, тоже заканчивали свои дни в этих печальных стенах. Среди обитательниц этого дома можно было встретить самых разных женщин: молодых и старых, красивых и невзрачных, цветущих и немощных.

То было безрадостное жилище: под его высокими сводами редко раздавался смех, ноги танцующих никогда не истирали ковров. Казалось, даже из труб на крыше этого дома вместе с дымом выходит горечь обид и разочарований. Если кто-либо заводил песню, она была такой грустной, что вскоре все носовые платки были мокры от слез. Женщины, обитавшие здесь, не мечтали о будущем, ибо никакого будущего у них попросту не было. Настоящего, впрочем, не было тоже. Все, что у них оставалось, – прошлое. Целыми днями они предавались воспоминаниям, сожалея о совершенных ошибках, упущенных возможностях, не пройденных путях и напрасно потраченной молодости. Зимними ночами, такими холодными, что слова молитв замерзали в воздухе, не достигая ушей Аллаха, несчастные женщины чувствовали, что сердца их превращаются в глыбы льда, и нагретые камни, которые они клали в свои постели, не могли растопить этот лед.

Многие из них, не в силах смириться со своей участью, становились злобными и раздражительными. Некоторые решали посвятить остаток дней Аллаху и становились на путь благочестия. Но это не приносило в души несчастных мира, ибо их благочестие не было искренним. Женщины без конца твердили, что все дела этого мира пребывают в руках Всемогущего, но при этом обвиняли в своих несчастьях других людей, а вспоминая о светлых моментах жизни, приписывали их исключительно собственным достоинствам. Контраст между султанским гаремом и его мрачным двойником был воистину разительным. Несмотря на всю строгость царивших в гареме правил, он был миром, где жизнь била ключом. Его обитательницы были полны надежд и желаний, по ночам они предавались сладким грезам. В обители отверженных попросту не знали, что такое грезы. Сны, которые снились его жительницам, были такими же блеклыми и увядшими, как и они сами.

Именно здесь Хесна-хатун провела последние пятнадцать лет своей жизни. Все прочие женщины так боялись ее, что решено было поселить старуху в отдельном трехкомнатном флигеле, стоявшем в саду. Хесна-хатун ничего не имела против. Пожелай она только, то могла бы жить во дворце, который завещала ей Михримах. Но пустынные просторы этого дворца действовали на престарелую няню угнетающе. Здесь, в обстановке куда более скромной, ей было гораздо уютнее. К тому же аромат роз, в изобилии растущих в саду Михримах, вызывал у старухи сильный кашель и приступы удушья. Впрочем, и здесь, вдали от цветущих роз, состояние ее день ото дня ухудшалось. Но Хесна-хатун никогда не жаловалась. Ненависть и страх, которые ее окружали, она воспринимала как должное. Жалеть себя она не позволила бы никому.

– Их всех ожидает ад, – проскрежетала Хесна-хатун, не отдавая себе отчета, что говорит вслух.

В последнее время подобное случалось нередко. Вследствие старческой рассеянности она выдавала свои потаенные мысли, которые было бы лучше держать при себе.

Подойдя к очагу, старуха протянула к огню озябшие руки. Ей всегда было холодно. И зимой и летом в ее жилище горел огонь. Согревшись немного, она взяла щетку и повернулась к кошке, дремавшей на подоконнике:

– Давай-ка наведем красоту, моя девочка.

Устроившись на диване, она посадила кошку на колени и принялась расчесывать ей шерсть. Кошка не двигалась, в глазах ее застыло выражение усталой покорности.

В дверь постучали. Вошел раб, мальчик лет семи.

– Пришел посланник, нине, [33]– сообщил он. – Принес вам важное письмо.

– Скажи ему, кем бы он ни был, что для меня в этом мире ничто уже более не важно. Пусть уходит.

Мальчик нерешительно переступал с ноги на ногу. Он так трепетал перед хозяйкой, что боялся поднять на нее глаза.

– Чего же ты медлишь, глупый мальчишка?

– Этот человек сказал: если твоя госпожа откажется меня видеть, передай ей, что я принес письмо от Михримах Султан.

Услышав это имя, Хесна-хатун вздрогнула, кровь прилила к ее напоминавшим пергамент старческим щекам. Но за свою долгую жизнь она привыкла держать чувства в узде, и через мгновение лицо ее вновь стало непроницаемым.

– Сколько он заплатил тебе, негодник? – спросила она. – Я вижу, ты совсем лишился стыда.

Нижняя губа мальчика изогнулась, он тихонько заскулил, готовый разрыдаться в голос. Хесна-хатун, впрочем, сменила гнев на милость.

– Ладно, что проку распекать такого недоумка, как ты? Ступай приведи этого мошенника. Я с ним сама разберусь.

Мужчины – за исключением евнухов или малолетних детей – в обитель отверженных не допускались. И уж конечно, сюда не мог войти незнакомец. Но старая нянька жила по своим правилам. Воистину, если все тебя боятся и считают зхади, у этого есть свои преимущества.

Через несколько мгновений на пороге появился Джахан, сопровождаемый мальчиком. Последний не решился войти и остался ждать за дверью.