Элиф Шафак - Ученик архитектора

– Но… – осмелился подать голос Джахан.

Хюррем уже повернулась, чтобы идти.

– Что такое, индус? – бросила она через плечо.

Джахан подавленно молчал, на лбу у него выступили бисеринки пота.

– Знай, у тебя есть недоброжелатели, – изрекла султанша. – Они полагают, что ты не заслуживаешь доверия. Считают, что тебя вместе со слоном стоит отправить в разрушенный храм неверных, где живут другие большие звери. Возможно, эти люди правы. Но я верю в тебя, юнец. И ты должен оправдать мое доверие.

– Я сделаю все, что в моих силах, милостивая госпожа, – судорожно сглотнув, выдохнул Джахан.

Хюррем имела обыкновение добиваться своего, перемежая угрозы и ласку. Разговаривая с человеком, она то напоминала собеседнику, что голова его может полететь с плеч, стоит ей только приказать, то вдруг бросала несколько милостивых фраз. После беседы с султаншей всякий ее подданный пребывал в растерянности и смятении. Джахан понятия не имел о подобной тактике, ибо столкнулся с ней в первый раз. Склонив голову, он наблюдал, как супруга Сулеймана удаляется по дорожке сада, а служанки поспешно следуют за ней. Как и в прошлый раз, две фигуры не двинулись с места. То были Михримах Султан и ее няня, Хесна-хатун.

– Судя по всему, моей сиятельной матушке пришелся по душе белый слон, – изрекла Михримах с преувеличенной важностью, явно подражая напыщенному тону взрослых. – Если ты хорошенько развлечешь зевак, моя милостивая родительница щедро вознаградит тебя. И тогда вы со слоном будете на седьмом небе от счастья.

– Не представляю, как мы сумеем развлечь зрителей. Чота не обучен никаким трюкам, – произнес Джахан так тихо, что сам не понял, сказал он что-нибудь или нет.

– Ты это уже говорил.

Михримах сделала знак няне, и та достала из-под своей длинной накидки дюжину железных колец.

– Начни с этого, – приказала дочь султана. – Завтра мы придем и посмотрим, как у вас продвигаются дела.

Всю следующую неделю Джахан по нескольку часов в день бросал кольца Чоте, который не обращал на них ни малейшего внимания. Отчаявшись добиться успеха, мальчик заменил кольца сначала обручами, потом мячами и, наконец, яблоками. Только тут дело сдвинулось с мертвой точки. Чота соизволил ловить яблоки, чтобы тут же отправлять их себе в пасть.

Дочь султана и ее няня приходили каждый день. Если Чоте удавалось выучить новый трюк, Михримах угощала его изысканными лакомствами и осыпала похвалами. Если же новоявленному артисту похвастаться было нечем, девушка утешала его и уговаривала не отчаиваться. Благодаря белому слону дочь султана и погонщик вновь сблизились. Но оба они уже не были детьми, поскольку стремительно повзрослели. И разумеется, оба не могли не замечать, как изменились их тела. Впрочем, они старательно избегали смотреть друг на друга, тем более что все их встречи проходили под неусыпным оком Хесны-хатун.

Джахан учил дочь султана тому, чему выучился сам за время службы в зверинце. Он показывал ей, как по кольцам на срубе дуба определить возраст дерева, как правильно засушить бабочку, объяснял, почему смола превращается в сверкающий янтарь. Рассказывал, что страусы бегают быстрее лошадей и что полосы на шкуре каждого тигра составляют особый, неповторимый узор. Доверие, возникшее между ними, постепенно крепло. Дочь султана тоже о многом рассказывала погонщику. О своем детстве, о братьях и матери. Она была единственной девочкой среди многих мальчиков, сыновей султана, один из которых должен был унаследовать оттоманский престол, и, по собственному ее признанию, часто ощущала себя одинокой.

– Братья любят меня, но почти не обращают на меня внимания, – говорила Михримах. – Я на них не похожа. И поэтому я одинока. Скажи, ты понимаешь меня?

Джахан кивал. То, что несхожесть с другими влечет за собой одиночество, он понимал слишком хорошо.

Единственным человеком, о котором Михримах никогда не упоминала, был ее отец. Дочь султана и погонщик слона словно позабыли о существовании повелителя империи. При этом оба сознавали: если бы вдруг Сулейман случайно оказался в саду и стал свидетелем их разговоров, под ногами Джахана разверзлась бы адская бездна. Несчастного парнишку не только выгнали бы из дворцового зверинца, но и бросили бы в темницу, где он, всеми позабытый, томился бы до своего смертного часа.

Незадолго до того дня, на который была назначена церемония обрезания, в город пришла чума. Появившись на городских окраинах, в лачугах, расположенных поблизости от порта Скутари, чума распространялась быстрее пожара. Словно подхваченная ветром, болезнь перекидывалась из одного дома в другой. Смерть повисла над Стамбулом, подобно густому туману, который проникал во все закоулки и щели. Легкий морской бриз дышал смертью, вкус ее ощущался в каждом куске хлеба, в каждой чашке крепкого, горьковатого кофе. Люди старались как можно реже выходить на улицу, предпочитая многолюдным сборищам одиночество. Плеск вёсел и голоса гребцов стихли, ибо никто более не имел желания переправиться на другой берег. В эту мрачную пору жители Стамбула боялись себе подобных, как никогда раньше. Но больше всего они страшились разгневать Бога.

Ибо Бог, судя по всему, пребывал в состоянии крайнего раздражения и сурово карал за любую оплошность. Люди трепетали, если их кожи касалась чужая рука, если в ноздри им проникал незнакомый запах. Но еще сильнее они пугались, если с губ их срывалось неосторожное слово. Они запирали двери своих домов и закрывали ставни, ибо верили, что солнечные лучи распространяют заразу. Каждая улица превращалась в крепость, куда вход посторонним был заказан. Горожане говорили шепотом, ходили низко опустив голову и одевались как можно проще и невзрачнее. Тонкое льняное полотно уступило место грубым тканям; изысканные головные уборы были позабыты. Золотые монеты, хранившиеся в ларцах и глиняных кувшинах, перепрятывали подальше. Жены богачей более не носили украшений. Они одалживали скромные платья у своих служанок, надеясь этим завоевать милость Всевышнего. Никогда прежде в Стамбуле не приносили столько обетов совершить паломничество в Мекку или досыта накормить бедняков в Аравии. Жители города пытались заключить с Создателем сделку, предлагая Ему молитвы, жертвенных ягнят, благочестивые обещания. Но Господь отвергал условия этой сделки, и мор продолжался.

Недуг назывался юмрусук – слишком благозвучное имя для болезни, которая начиналась с опухолей, появлявшихся под мышками, на шее и на бедрах жертвы. Опытный взгляд мог без труда различить за этими зловещими симптомами лик Азраила, ангела смерти. Люди бросались врассыпную, услышав, что рядом кто-то чихнул. Да, порой болезнь начиналась с обычного чихания. Но вскоре тело больного покрывалось нарывами, которые стремительно росли. А следом приходили изнурительный жар и мучительная рвота.