Евгений Таганов - Морской князь

Меньше появлялся князь и в Варагесе. Зачем, если все и так с тервигами проговорено? Снова, как и осенью, в Утесе притомился он от постоянного вокруг себя многолюдства, невозможности долго оставаться одному. Поэтому повадился со строгим видом разъезжать по окрестностям Смоли в сопровождении Свиря, которому настрого было приказано держаться от хвоста княжеского коня на почтительном расстоянии, либо, выпроводив всех с третьего яруса вежи, садился за чтение и перечтение своих немногочисленных ромейских книг, или, развалившись на топчане и уставившись в потолок, прикидывал каким будет предстоящее лето. Если он долго не появлялся во дворе, Милида воспринимала это как призыв к ее женским ласкам и сама поднималась к нему. И не было случая, чтобы князь воспринял ее приход с неудовольствием. Ее прыжки к нему на спину быстро сошли на нет после того, как она в середине зимы забеременела. Теперь их любовная игра превратилась в небольшую паузу-заминку, когда Милида вопросительно смотрела на мужа и тотчас радостно бежала к нему, стоило ему чуть лукаво улыбнуться.

Была и еще одна причина княжеской хандры: он как-то поймал себя на том, что безумно завидует Корнею, хотя завидовать тому не было абсолютно никакого резона.

Обещание хорунжего найти новые подарки для будущих невест дарникцев обернулось созданием целой похоронной команды, в которую Корней сумел вовлечь четырех гридей и одного стратиота – последний нужен был ему, главным образом, для передачи издали нужных сообщений, согласно сигнальному языку ромейских моряков.

– Ну ты что, совсем дурной!? – разозлился Рыбья Кровь, узнав, что задумал хорунжий.

– Но нам же нужна и хорошая казна, и зерно.

– Живым не останешься!

– Помнишь, как ты на Крите всем советовал относиться к себе как к давно умершим? Я запомнил. В Утесе чуть не умер, так чего мелочиться, будем считать, что умер.

– А как ты гридей на это подбил? – продолжал удивляться князь.

– Пообещал каждому по серебряной фалере и по месту сотского в твоем большом будущем войске.

– А стратиота?

– Поймал его на том, как он рассказывал о борьбе с чумой в Константинополе.

Взяв с собой колесницу со съестными припасами, палатку, две телеги и изготовив себе под руководством стратиота лицевые маски с длинным носом-клювом, похоронная полудюжина двинулась в путь. Телеги они оставили в полутора стрелищах от вежи, украсив их черным флажком на длинном шесте, так чтобы и неразумные дети поостереглись к ним подходить, сами же с колесницей поскакали дальше. Задумка Корнея была проста: объехать все ближайшие зачумленные селища, забрать из них весь металл и зерно, а сами селища вместе с трупами сжигать.

Через три дня похоронщики прибыли с первой добычей, сгрузили ее на телеги, просигналили, что у них все живы, и снова растворились на горизонте. Так они и ездили на протяжении полутора месяцев. Скоро на телегах уже не было свободного места, и корнейщики соорудили рядом с ними высокий помост из жердей, дабы переместить туда часть мешков со съестной добычей.

Первое время Дарник места себе не находил от беспокойства, все ждал, что что-то нехорошее обязательно случится. Один раз похоронщики отсутствовали целых две недели, и князь даже отдал распоряжение подогнать колесницу с камнеметом и сжечь издали на всякий случай и телеги, и помост. Янар, тоже переживающий за хорунжего, с которым уже успел сдружиться, обратился за советом к гадалке Суните, живущей теперь со своим семейством в одном из новых домов за пределами крепости. Главная манушка уверенно заявила, что Корней жив. И на следующее утро он действительно появился. Правда, на одну лошадь в его команде стало меньше, но количество самих похоронщиков не уменьшилось.

В самой Смоли между тем готовились к посевным работам: приводили в порядок старые участки, расчищали новые, выторговывали у тервигов посевное зерно, распределяли сами земельные участки. То же самое происходило и в Варагесе, и Смоль по призыву родичей покинула вся тервигская молодежь. С некоторой оторопью Рыбья Кровь обнаружил, что его дружина велика лишь по списочному составу у писаря Бажена. Сорок беглецов из ромейского лагеря, откормившись, выглядели вполне браво, но можно ли было полностью на них положиться – ядовитые слова Карикоса о беглецах, склонных к повторному предательству, заронили в душе князя сильные сомнения. Более-менее он мог опереться разве что на пятнадцать хазар Янара и дюжину уличей; сербы и ромеи, судя по всему, еще не отказались от возвращения на свои южные горы, да и многим из них он сам лично обещал, что не будет заставлять их сражаться против оставшихся с илархом стратиотов. А тут еще Корней убрал из-под княжеской руки целую полудюжину конников. Кругом выходило, что надо ставить под свои знамена ватагу гридей – только с их помощью он мог хотя бы менять заставу у ромейского лагеря. На Утесе призыв князя был встречен с великой радостью и облегчением: разъезжать на возвращенном коне и сидеть с камнеметом в засаде все лучше, чем ковырять сохой каменистую землю у своих пещер, да и о будущем уже не приходилось задумываться – колдун-князь непременно куда-нибудь да вывезет.

Слегка беспокоило Дарника лишь молчание Карикоса. Приезжающих к нему дарникцев он неизменно расспрашивал о здоровье князя, но тем и ограничивался. А ведь все ближе подступает май-травень, когда в Таврике открывается летняя навигация, – неужели иларх не вспомнит даже о своих беглецах-ромеях?

Наконец Беляй и в самом деле привез послание от иларха. К удивлению князя, текст послания был с секретом, вроде бы все знакомые буквы – только сведены они в какие-то непонятные слова. Понадобилось не менее двух часов, прежде чем Дарник разобрался, что тут к чему: непривычный сам по себе текст оказался просто разбит на неузнаваемые слова. «Приравненному к мирарху шутка ли слова о плене можно вместо плена почетное посольство». Вот, оказывается, что придумал его «союзник», – плыть с ним на биреме в Херсонес как послу Словенского каганата. Предложение было вполне разумным, но уж чересчур каким-то правильным и скучным. Отвечать на него не хотелось, тем более что и повод для этого подходящий – ведь он, варвар, мог и не расшифровать сию писанину.

Любопытства ради Рыбья Кровь предложил прочитать послание своему ближнему окружению. Свирь и Беляй, добросовестно попыхтев, вскоре отступили. Бажен потел полдня и все же осилил сам текст, при этом ничего в нем не поняв, Дулей с Гривой сдались, даже не пытаясь что-то разгадывать. Зато княжичи Смуга и Тур, заглядывая друг другу через плечо, разбили текст на нужные слова в каких-либо полчаса, чем немало порадовали отца.

Вообще, Дарник все чаще замечал, как ему с княжичами становится все более интересно, как, подсказывая им какие-то правила княжеского поведения, он и сам их лучше усваивает. Закрывшись с сыновьями в веже, он уже не только обсуждал с ними ромейские книги и военное дело, но больше говорил об искусстве княжеского управления – что надо знать, чтобы быть хорошим князем. А чтобы сказанное лучше закреплялось, Дарник требовал все как следует записывать. Так однажды у них совместными усилиями родились Десять правил управлять людьми.