Рафаэль Сабатини - Скарамуш

Если бы я был кровожадным зверем, как вы считаете, то должен был бы убить вас в тот день в Гаврийяке, когда, стоя на коленях над телом друга, вы оскорбляли и провоцировали меня. Как вы знаете, я вспыльчив. Однако я сдержался, так как могу простить оскорбление, но не могу смотреть сквозь пальцы, как нападают на моё сословие.

Маркиз сделал паузу, затем продолжил менее уверенно:

— Что касается мадемуазель Бине, вышло не очень удачно. Я причинил вам зло. Правда, я не знал о ваших отношениях.

Андре-Луи резко прервал его:

— А если бы вы знали, это изменило бы что-нибудь?

— Нет, — честно ответил маркиз. — У меня все недостатки моего класса, и не стану притворяться, что это не так. Но можете ли вы — если способны быть беспристрастным — осуждать меня за это?

— Сударь, я вынужден признать, что в этом мире никого невозможно осуждать, что бы он ни сделал, ибо все мы — игрушки судьбы. Только взгляните на эту семейную встречу — здесь, в эту ночь, тогда как где-то там, на улицах… О Боже мой, давайте кончать. Пусть каждый идёт своей дорогой, и напишем слово «конец» в этой ужасной главе нашей жизни.

Господин де Латур д'Азир с минуту помолчал, глядя на Андре-Луи серьёзно и печально.

— Ну что же, наверно, так будет лучше, — наконец сказал он вполголоса и повернулся к госпоже де Плугастель. — Если я причинил в своей жизни зло, о котором горше всего сожалею, то это зло, причинённое вам, моя дорогая.

— Не надо, Жерве! Не теперь! — пробормотала она, перебивая маркиза.

— Нет, теперь — в первый и последний раз. Я ухожу и вряд ли ещё увижу кого-нибудь из вас, которые должны были бы стать самыми близкими и дорогими для меня людьми. Он говорит, что все мы — игрушки судьбы, но это не совсем так. Судьба — умная сила, и мы платим за то зло, которое совершили в жизни. Этот урок я выучил сегодня. Встав на путь предательства, я приобрёл сына, который, так же как я, не догадывался о нашем родстве. Он стал моим злым гением, срывал все мои планы и, наконец, способствовал моей окончательной гибели. Всё так просто — ведь это высшая справедливость. Моё безоговорочное признание этого факта — единственная компенсация, которую я могу вам предложить.

Он остановился и взял руку графини, безвольно лежавшую у неё на коленях.

— Прощайте, Тереза! — Голос его дрогнул. Железное самообладание отказало ему.

Она встала и припала к нему, никого не стесняясь. Пепел давней любовной истории разворошили в эту ночь, и под ним обнаружились тлеющие угольки, которые ярко вспыхнули напоследок, перед тем как угаснуть навсегда. Однако она не пыталась удержать его, понимая, что их сын указал единственно возможный и разумный выход, и была благодарна маркизу, который принял его.

— Храни вас Бог, Жерве, — прошептала она. — Вы возьмёте пропуск и… и вы дадите мне знать, когда будете в безопасности?

Маркиз взял её лицо в ладони и очень нежно поцеловал, затем легонько оттолкнул её от себя. Он выпрямился и, наружно спокойный, взглянул на Андре-Луи, протягивавшего ему листок бумаги.

— Это пропуск. Возьмите его. Это мой первый и последний дар, который я меньше всего рассчитывал вам преподнести, — дар жизни. Таким образом в известном смысле мы квиты. Это не моя ирония, а ирония судьбы. Возьмите пропуск, сударь, и идите с миром.

Господин де Латур д'Азир взял пропуск. Его глаза жадно всматривались в худое лицо, сурово застывшее. Он спрятал бумагу на груди и вдруг судорожно протянул руку. Сын вопросительно взглянул на него.

— Пусть между нами будет мир, во имя Бога, — сказал маркиз, запинаясь.

В Андре-Луи наконец зашевелилась жалость. Лицо его стало менее суровым, и он вздохнул.

— Прощайте, сударь, — ответил он.

— Вы тверды, — печально сказал ему отец. — Впрочем, возможно, вы правы. При других обстоятельствах я бы гордился, что у меня такой сын. А теперь… — Внезапно он прервал речь и отрывисто проговорил: — Прощайте.

Он выпустил руку сына и отступил назад. Они официально поклонились друг другу.

Затем господин де Латур д'Азир поклонился мадемуазель де Керкадью в полном молчании, и в этом поклоне были отречение и завершённость.

После этого маркиз повернулся и твёрдым шагом вышел из комнаты и из их жизни. Спустя несколько месяцев они услышали, что он на службе у австрийского императора.

На следующее утро Андре-Луи прогуливался по террасе в Медоне. Было очень рано, и только что взошедшее солнце превращало в бриллианты росинки на лужайке. Внизу, за пять миль отсюда, над Парижем поднимался утренний туман. Несмотря на ранний час, в доме на холме все уже были на ногах и в суматохе готовились к отъезду.

Вчера ночью Андре-Луи благополучно выбрался из Парижа вместе с матерью и Алиной, и сегодня они должны были уехать в Кобленц.

Андре-Луи прохаживался, заложив руки за спину, погружённый в свои мысли — никогда ещё жизнь не давала ему такого богатого материала для размышлений. Вскоре из библиотеки через стеклянную дверь на террасу вышла Алина.

— Вы рано поднялись, — приветствовала она его.

— Да, пожалуй! Честно говоря, я вообще не ложился. Я провёл ночь, вернее её остаток, размышляя у окна.

— Мой бедный Андре!

— Вы верно охарактеризовали меня. Я действительно бедный, поскольку ничего не знаю и не понимаю. Это состояние не так уж удручает, пока его не осозна́ешь. А тогда… — Он развёл руками. Алина заметила, что у него измученный вид.

Она пошла рядом с ним вдоль старой гранитной балюстрады, над которой герань разметала свой зелёно-алый шлейф.

— Вы уже решили, что будете делать? — спросила Алина.

— Я решил, что у меня нет выбора. Я тоже должен эмигрировать. Мне повезло, что я имею такую возможность, повезло, что вчера в Париже я не нашёл в этом хаосе никого, перед кем мог бы отчитаться. Если бы я сделал эту глупость, то сегодня уже не был бы вооружён вот этим. — Он вынул из кармана всемогущий документ комиссии двенадцати, предписывающий всем французам оказывать представителю любую помощь, которую он потребует, и предостерегающий тех, кто вздумает ему мешать, и развернул перед Алиной. — С его помощью я в сохранности довезу вас всех до границы, а дальше господину де Керкадью и госпоже де Плугастель придётся везти меня. Таким образом мы будем квиты.

— Квиты? — повторила она. — Но вы же не сможете вернуться!

— Вы, конечно, понимаете, как мне не терпится это сделать! Алина, через день-два начнут наводить справки, что со мной случилось. Всё выяснится, а когда начнётся погоня, мы будем уже далеко. Вы же не думаете, что я смог бы дать правительству удовлетворительное объяснение по поводу своего отсутствия — если только останется какое-нибудь правительство, которому пришлось бы давать отчёт?