Мария Семёнова - Лебединая Дорога

В море властвует морской Бог Ньёрд. Когда этот Бог гневается, случается шторм.

Далеко-далеко, над самым сердцем океана, в ночной тьме закручивался облачный водоворот. Половину населенного мира покрывала его непогожая сень. По краям ласкал землю тихий весенний дождь, дарующий плодородие полям. Ближе к середине гремели грозы, проносился порывистый ветер. А над Западным морем клубилась косматая тьма.

От горизонта и до горизонта пировал бешеный вихрь, и оскаленное море сотрясало береговые кручи. Ветер гнул сосны и ворошил земляные крыши домов.

Вдали от берега под летящими тучами одна за другой катились чёрные горы. Ветер срывал тяжёлые гребни и нёс их прочь, и трудно было понять, где кончалась вода и начиналось небо.

Вдали от берега погибал корабль.

Буря разорвала его парус, расшатала деревянные члены. Волны перебрасывали одна другой разваливавшийся, переставший сопротивляться остов.

Между палубными досками сочилась вода. Солёная сырость пропитывала свёрнутые ткани, обволакивала бочки с зерном и мукой. Деревянные борта скрипели и прогибались. За рёвом ветра не было слышно, как глубоко в тёмном трюме корабля стучал о крепкую дверь тяжёлый висячий замок.

За дверью сидела молодая девчонка, купленная в городе Ладоге на невольничьем торгу.

Уже целую вечность ее мотало туда-сюда по зыбкому осклизлому полу. Очередная волна цепко хватала корабль – конец! Тёмное дно и бородатый морской дед – отпустит ли русалкой по озёрам, по чистым речкам возвратиться домой? Было или не было – выплывало из-за лесов прохладное светлое утро, и она босиком выбегала из родительского дома в родном Кременце… Были же у неё когда-то и мать, и отец, и смешные младшие сестрёнки, и… прощай, родимый, вспоминай свою суженую, другая разует тебе резвые ноженьки в святую купальскую ночь, не поминай лихом – прощай!

Но корабль с предсмертными стонами карабкался на волну, сбрасывая с палубы потоки воды. Иногда до слуха невольницы долетали проклятия и команды, обрывки молитв. Вот мимо закутка торопливо зашлёпали мокрые сапоги, послышался негромкий металлический звон.

Девчонка вскочила на ноги, что было мочи забарабанила в толстую дверь:

– Отворите!

Вещее чутьё подсказало ей – вот сейчас корабль будет покинут. Быть может, это камни ощерили впереди вечно голодные зубы. Или пучина расступилась перед носом корабля. Или просто не было больше надежды спасти купленное добро…

Новая волна повалила судно набок, отбрасывая её от двери. Она вскочила и кинулась обратно.

– Отворите!

Но корабельщикам было не до неё. Вскоре лодка отвалила от борта и тут же исчезла в кипевшей темноте. Судорога корабля снова швырнула девчонку на пол, и она больше не пыталась подняться.

Теперь стеречь её было некому. А может быть, её намеренно оставили здесь – умилостивить морского деда? Высоко наверху хрустнула мачта, словно кость, переломленная ударом. Море протянуло из-под двери холодные пальцы. Толстая коса сперва поплыла, но скоро отяжелела, набрякла…

Рассвет ненадолго разогнал тучи, и вздыбленные спины волн утратили жуткую черноту. Зелёно-розовые, размежёванные прозрачными тенями, они гряда за грядой надвигались на остров и бешено вскипали у подножия скал. Сверху было хорошо видно, как они налетали на камни, медленно рушились навзничь и тотчас же с рёвом восставали для новой схватки…

Благосклонные Боги создали мир наподобие жилого двора. С той только разницей, что вместо забора его ограждала беспредельная океанская ширь. Рано или поздно люди пересекут и её. Ибо нет такой ограды, за которую человек не попытался бы заглянуть.

Но тем мореходам ещё предстояло родиться.

Неистовый ветер рвал кожаный плащ, разглаживал жёсткую бороду, нёс за плечи длинную гриву волос, не то седых, не то от рождения белёсых. Голубые глаза, почти не щурясь, обшаривали утренний горизонт. Ветер и человек были давнишними друзьями. Олав кормщик, по прозвищу Можжевельник, родился на корабле. На том самом, что стоял на якоре в бухте, под защитой скал.

В давно минувшие времена волны выгрызли у острова середину и, словно удовлетворившись, навсегда утихли в отвоёванной бухте. Самому жестокому шторму не удавалось вкатить сюда тяжёлую зыбь. Корабль отдыхал.

Это была боевая лодья – длинный, хищно вытянутый чёрный корабль с высоко поднятыми носом и кормой. Такой корабль, стремительно бегущий по морю, назывался «дрэки» – дракон. Жители южных земель, привыкшие бояться полосатого паруса, со страху переиначили: драккар. Во время походов форштевень корабля украшали резной мордой чудовища – на страх недругам и всяким злым силам, таящимся в морской глубине. Но теперь дракон был снят и убран под палубу. Негоже пугать духов гостеприимного островка.

Олав кормщик сын Сигвата гордился своим кораблём и любил его. Корабль – это дом, это богатство, это преданный друг. Не всякий рождается на палубе, но для многих боевой корабль становится ещё и могилой. И нет могилы почётней.

Весь вчерашний день и половину ночи викинги боролись со штормом. Разъярённые волны врывались на палубу, окатывая гребцов и грозя унести за борт. Люди сидели по двое на весло, привязавшись к скамьям, и работали не жалея сил. Впрочем, они знали свой драккар и не боялись, что море сумеет с ним справиться. Так и вышло: в конце концов Олав разыскал в море этот островок и направил корабль в бухту, ориентируясь по гремевшему во мраке прибою. Он знал, что здесь всегда можно укрыться. Бросив якорь, мореходы спустили мачту, закрыли затычками гребные люки и натянули над палубой кожаный шатер. Большинство воинов спало ещё и сейчас.

Олав спустился вниз и пошел по прибрежным камням к кораблю.

Возле сходней стоял один из викингов и умывался, раздевшись до пояса.

– Ветер отходит, Халльгрим хёвдинг, – сказал ему Олав. – Буря начинает стихать.

Халльгрим хёвдинг, то есть вождь, был суровым великаном тридцати трех зим от роду. Вершинная пора жизни, которую он не успел ещё миновать… Но выглядел он старше, как все, кто избрал своим домом палубу боевого корабля. И уж если он повышал голос, отдавая команды, то этого голоса не мог заглушить никакой ураган.

Он стряхнул воду с длинных усов и проворчал:

– Хорошо.

С подветренной стороны острова было почти так же тихо, как в бухте. Серые громады скал уходили высоко в небо, заслоняя от ветра, и даже на порядочном расстоянии от берега вода была гладкой. Ветер лишь изредка ерошил её рябью, обваливаясь откуда-то сверху.