Вадим Николаев - Богатырская дружина Мономаха. Русь в огне!

Рассказывал мне дед, что правил давным-давно в Египте царь Феоста, – продолжала Любава. – Хоть и царь он был, любил работать в кузне и научился ковать оружие, людей этому выучил. А до того ведь везде, во всех странах, на камнях и на палицах бились. И когда умер Феоста, вознес его Великий Род на небо и сделал Сварогом, богом-кузнецом. Мало тогда еще было богов, и нуждался Род в таких, как он. Греки звали Сварога Гефестом.

Был у Феосты сын по имени Солнце. Только египетское, конечно, это было имя. Он после смерти стал Дажбогом…

– Ты же говорила, что Дажбог – бог света? – спросил Мстислав, умевший прекрасно все запоминать. – Но в земной жизни у тебя его зовут Солнце. И действительно, откуда исходит свет? От солнца. Сейчас, конечно, от звезд и месяца ясного. Но днем – от солнца. И намного ярче дневной свет ночного, сама это знаешь. А бог солнца, по твоим же словам, – Хорс.

Вопреки ожиданиям Мстислава его слова нисколько не смутили Любаву.

– Вам ли, христианам, учить нас этому? Похваляетесь, что верите в единого Бога. Мол, только поганые верят во многих. А сами ведь верите в трех богов. В Троицу вы верите, в Отца, Сына и Святого Духа. И любят говорить попы: Отец – это солнце, Сын – луч, Дух – тепло солнечное. В одном вы правы: у солнца и света солнечного разные боги. У солнца – да, Хорс, которого греки Гелиосом звали. А у солнечного света – Дажбог. Звали его Солнце, близок он был к солнцу, вот Род и сделал его богом света. Но часто путали и путают это, называя Дажбога богом солнца. Путали и греки, звавшие Дажбога Фебом. Но Феб – это блистающий. Нет, дед мой не знал греческого, как и я не знаю, только это слово и смысл его он запомнил точно. И я выучила.

Страшная догадка озарила Мстислава, пока Любава, так хорошо обученная дедом, рассказывала о своих богах.

– Какое у тебя христианское имя, Любава? – спросил он, сам боясь ответа.

– А нет у меня никакого христианского имени! – дерзко воскликнула Любава. – Дед сумел уберечь меня от вашего крещения. Я ношу крест и в церковь хожу, но это только для виду. Каждое утро я молюсь богам, чтобы проклятый крест не причинил мне никакого вреда.

Мстислав с ужасом осознал, в каком положении он очутился. Он не просто предается блуду, он предается ему с некрещеной язычницей, верящей не в христианского Бога, а в какого-то Рода.

Любава, чувствуя, что Мстислав ускользает от нее, заключила его в объятия и прижалась к нему всем своим горячим телом.

– Если тебе мало моего имени, если тебе нужно второе, то вот оно – Великая Лада, богиня любви, – шептала она. – Да, я – Лада, я – рожаница, я – берегиня, я – русалка. В Греции – в той старой Греции, где правильная была вера, – меня звали Афродитой. Я родилась из морской пены. Я околдую тебя, ты, как все новгородские князья, станешь великим князем и вернешь нам право молиться нашим богам. Ты уничтожишь постную веру, которая убивает радость.

И хотя ее ласки по-прежнему были простыми, совсем не такими, как у Марджаны, было в них все-таки что-то колдовское, отчего Мстислав забывал себя, и религия отступала перед любовью.

– Ты вот сказал про месяц ясный, – произнесла Любава, уже окончательно успокоив его своей лаской. – А знаешь, почему месяц в календаре и месяц на небе одним и тем же словом зовутся? Ведь не тридцать дней проходят от рождения до смерти луны и не тридцать один, а меньше.

– Нет, – покачал головой Мстислав, – не знаю. – Он уже просто поражался тому, как много запомнила Любава благодаря своему покойному деду-волхву.

– В Египте, – начала Любава, – сначала годы по дням считали, а месяцев вообще не было. Потом по луне стали считать, по лунным месяцам. И у нас так считали, везде так считали. Вот так слово «месяц» и возникло. Потом сделали солнечный календарь и на двенадцать частей его разделили. Говорят, это тогда вышло, когда стали дань царям платить… Но слово «месяц» в нашем языке все равно осталось. А по-английски как будет месяц? Тот месяц, что в календаре? Раз ты сын английской принцессы, ты должен знать.

– Монс, – ответил Мстислав.

– А луна как?

– Моон.

– Вот видишь. Смотри, облака! – Они оба уже оделись и вышли из сеновала. – В небеса подымаются. К Роду, к богам!

«К настоящему Богу, – подумал Мстислав, – единому в своих трех ипостасях. Там, вверху, рай – последнее небо. Она заслуживает рая, ей просто заморочил голову ее дед. Знания могут быть хуже невежества. Если это неверные знания. Как довести ее до истины? Священники умеют, конечно, лучше, чем я, но нельзя же признаться в таком священникам. А наш блуд мы отмолим после того, как обвенчаемся».

Когда он вернулся живой после битвы на Стугне, Любава, никого не стыдясь, вышла встречать его к воротам. Она, конечно, не обнимала, не целовала его при всех, но сказала еле слышно:

– Я молилась за тебя нашим богам. Вот почему ты жив, а другие погибли, и твой дядя в их числе.

Скрывать их связь больше не удавалось; наоборот, все вокруг только и говорили об этом. Любаву осуждали, Мстислава не осуждал никто – удивлялись лишь, что он ограничился одной любовницей и не смотрит на других девушек. Многие считали, что Любава околдовала его. Никто не знал, что ее дед был волхв, но о том, что он владел заговорами и приворотами, некоторые слышали.

Вспоминали ключницу Малушу и на полном серьезе обсуждали, не станет ли сын Мстислава и Любавы (если у них родится сын) когда-нибудь великим князем, подобно Владимиру Святому.

Счастье Мстислава и Любавы закончилось внезапно – как оно обычно и бывает. Однажды в Новгород впервые за много лет прибыл Владимир Мономах.

Когда они вместе с отцом вошли в залу, Мстислав по лицу Мономаха сразу же понял, что речь пойдет о чем-то очень серьезном, и он не ошибся.

Мономах отослал прочь всех, кроме Мстислава, и начал:

– Сын мой, ты прекрасно знаешь, что браки между сыновьями и дочерьми разных стран укрепляют добрые отношения между странами. Я сам, правда, женился на дочери убитого и свергнутого короля, но ведь все тогда надеялись, что саксы вернут свою свободу. Особенно же заинтересованы мы в хороших отношениях не только с греками, но и со свеями. Ты знаешь, что Ярослав Мудрый был женат на дочери свейского короля Олафа. Его брат Всеволод Волынский сватался к свейской королеве. Правда, это принесло ему страшную смерть, но никто ведь не знал, что Сигрида окажется кровожадной убийцей. Тебе тут, в Новгороде, должно быть, рассказали, что род русский пошел от варягов, от северного народа, и негоже нам отходить от своих корней. В общем, я хочу, чтобы ты женился на свейской княжне Кристине. Согласие свейской стороны уже получено.

На Мстиславе лица не было, и Мономах, подойдя, потрепал его по плечу:

– Я знаю, что у тебя тут есть девушка. Не стану осуждать тебя за это. Я в твои годы тоже был грешен. Я могу даже похвалить тебя: ты любишь одну, а я блудил со многими. Но с тех пор как я женился на твоей матери Гите, я ни разу не изменил ей. Да и зачем мне было изменять, если я любил ее больше, чем самого себя? Когда она умерла, я, соблюдя должный траур, женился вновь – только чтобы не впасть в блуд, которого иначе я бы не миновал. Я не люблю свою нынешнюю жену, но я верен ей. У меня бывают искушения, но я их подавляю. И если ты хочешь, женясь на Кристине, сохранить и свою нынешнюю любовь, отбрось эту грешную мысль. Князья должны подавать своим подданным пример праведной жизни. Твою девушку надобно отослать – от греха подальше, и чем быстрее ты это сделаешь, тем легче тебе будет, поверь.