Николай Бахрошин - Викинги. Скальд

– Чего?

– Меня – Витень зовут, того, чернявого – Сарень, Алеку ты уже знаешь. Оличи мы, попались вот… – представился русоволосый. – Слушай, а что там, на берегу, навроде волхв был? – тут же полюбопытствовал он. – Навроде – заклинал тебя на удачу? Оберег Велеса тебе давал?

– Может, и волхв. Может, и заклинал, – сдержанно отозвался Любеня.

Разговор с оличами было отвлек его, а теперь он опять все вспомнил – и случайный плен, и посеченного дядьку Ратня, которого любил, как родного. Глаза защипала предательская слеза. Хриплый, измененный голос волхва еще звучал в ушах и говорить мальчику не хотелось. Боялся – дрогнет голосом, стыдно будет перед незнакомыми из чужого рода.

Может, все-таки выживет дядька волхв? – ворохнулась надежда. Он – сильный, он в одиночку ходил с черными волхвами сражаться, и одолел их, и вернулся назад.

– Э, паря, какая может быть сила в таком заклятии, – влез в разговор толстогубый Алека. – Волхв и сам был едва живой, уже помер, наверное… С таким ранами не живут долго, куда там! – добавил словно с удовольствием.

– Не скажи, – покрутил головой добродушный Витень. – Обратно сказать, старики говорили, перед смертью – самое заклятие творить. Перед смертью – вся остатняя сила-жива в него уходит. Ну а если еще волхв, чародей – там силища…

– Может, говорили, а может – нет, – проворчал Алека.

– Да я же сам слышал!

– Мало ли, что ты слышал…

Ему, похоже, все равно о чем – лишь бы грызться, понял Любеня.

– Полич? – опять позвал его Витень. – А звать-то тебя как? Чьей крови будешь?

Ах да, он и не представился, сообразил мальчик. Нельзя так. Невежливо. Они – старше, ему положено назваться первому.

– Любеня я. Сын Кутри, сына Земти.

– Это какого Кутри? – заинтересовался чернявый Сарень. – Не походного ли князя поличей, что увел всех на север к вольному житью, а потом сам погиб от руки Добружа?

Любеня важно кивнул.

– А мать твоя, выходит, Сельга-видящая? Которая у вас теперь над всеми старейшинами голова? Так, что ли, получается?

Любеня опять кивнул, порозовев от гордости. Приятно, когда твоих родителей во всех родах знают. Родителям – почет, и тебе – толика.

– Я же говорил, у поличей всегда все не так! – задиристо встрял Алека. – Видано ли, чтобы баба мужиками верховодила? У них, баб, ум-то известно где! Не вверху, небось!

Мальчик глянул на него почти с ненавистью. Вот пристал – как оса к медовому вареву! Хорохорится, толстогубый! Будь здесь мать Сельга – небось промолчал бы, под ее пронзительным синим взглядом и не такие удальцы глаза отводят!

Остальные, впрочем, не обратили внимания. Привыкли, видимо, к его брюзжанию.

– Как же ты здесь-то оказался, Любеня? – спросил Сарень.

– Случайно…

– Эх, паря…

– Хорошо, наверно, когда мамка видящая, в таком почете живешь. И ты получаешься словно княжьего рода, – предположил, улыбаясь, Витень.

– Чего же хорошего? – откликнулся Сарень. – Такую мамку не обмануть, небось она тебя и за лесами увидит!

Любеня вздохнул. От матери ему доставалось, конечно, рука у нее тяжелая и нрав строгий. А обмануть… Он и не пытался, все равно бесполезно.

Видящая! Хоть бы сейчас увидела, что с ним, подняла бы родичей на выручку…

Мальчик снова вздохнул. И нога опять заболела, запульсировала горячим, словно проснулась.

Остроносый и хищный свейский драккар уносил их все дальше и дальше. Кольчужные воины, так и не разоблачаясь, не снимая тяжелых шлемов, размеренно, без устали взмахивали тяжелыми веслами…

Как ни мал был Любеня, как ни велика, необъятна Явь, распахнутая перед его мальчишеским любопытством, но он давно понял – мир вокруг состоит из опасностей. У них, в землях поличей, безопасно, далеко потому что, а южнее, по течению Лаги, особенно на Илень-реке, где роды оличей, витичей и косин, где высился несокрушимой крепостью Юрич-град, владение князя Хруля, – беречься надо. Там пути торные, нахоженные, и княжьи ратники безобразят, и пришлые воины, проходя на ладьях, норовят ухватить любую поживу.

Из разговоров взрослых Любеня слышал, что князь Хруль, как называли его родичи, – тоже свей. Морской конунг Харальд Резвый, когда-то изгнавший из Юрича прежнего князя Добружа.

Кровавым князем оказался конунг Харальд. Чуть что не по нему – насылал на данников безжалостную дружину. И жадным – втрое-вчетверо против прежнего выжимал поборов. А налетят на родовые селения его ратники – вообще забирают все подчистую. Взрослые про него говорили – такой из камней молока надоит.

Совсем маленьким Любеня с замиранием сердца слушал взрослых и представлял себе князя Хруля в виде огромного, ссохшегося старика без волос и с одним раскаленным клыком во рту. Навроде ксаря Кощея, хозяина подземного мира. А неведомые оличи, витичи и косины представлялись ему бледными, заморенными тенями, вечно льющими слезы над утерянным скарбом.

Потом, подрастая, он увидел люд из других родов. Поличи всегда поддерживали меновые связи, и товар возили, и на общих торжищах появлялись. Никаких слезливых теней – обычные люди, ни языком, ни одеждой от родичей не отличаются. Да и скорби в них особой не видно, лица как лица – веселые, грустные, разбитные, насупленные, хмельные – всякие. Разве скосоротит кого по пьяному делу до тоски в глазах – так это другое, понимал Любеня.

В верховьях Лаги-реки, где кончались уже земли поличей и начинались чужие опасные места, они с волхвом действительно оказались случайно. Дядьке Ратню нужно было наведаться в эти края по своим чародейным надобностям, а мальчишка просто увязался за ним. Мол, возьми с собой, дядька волхв, страсть как хочется глянуть на новые земли. Не пожалеешь! Что тебе одному в долбленке грести? А тут я – на смену! Я же мужик!

Уговорил. Дядька Ратень – не мамка Сельга, его всегда уговорить можно. Волхв, хоть и жил на священном капище в глухом лесу, часто приходил в их избу ночевать, был ему как родной отец, учил многому, что и не всякий взрослый знает. Баловал. Мамка Сельга – суровая, властная, как глянет пронзительными глазищами, как хлопнет по столу крепкой ладонью – дух в животе замирает. Забываешь, что ты мужик уже, и почти воин, только ищешь в какую щель юркнуть. А дядька Ратень добрее, бережнее, с ним и пошалить можно, и покапризничать.

Вот и добаловались! – горько, как взрослый, думал Любеня, покачиваясь на дне ладьи и осторожно поддерживая раненую ногу…

Нет, казалось, ничто не предвещало беды. До встречи со свеями они с волхвом днями поднимались вверх по течению на лодке-долбленке. Осторожно плыли, с опаской, на ночь прятали лодку в прибрежных кустах и сами на открытом месте не ночевали.

– Гляди в оба, паря! – неоднократно предупреждал волхв. – Неспокойной стала Лага в верховьях. От здешних, да и от любых дальних родов волхву, понятно, обиды не будет, наши волхвов почитают, тронешь – богов обидишь. Вот свеи, расплодившиеся на здешних землях как тараканы в худой избе, чужих богов не боятся. Они своих чтут, а остальных – презирают.