Мишель Зевако - Любовь шевалье

Услышав это, девицы замерли в мрачном молчании; Екатерина удовлетворенно усмехнулась.

— Передаю их в ваши руки! — промолвила королева. — Но запомните хорошенько: вы увидите здесь еще одного человека, слугу Господа. Ему известно о готовящемся преступлении, и он должен наказать злодеев. Если он расправится с ними, значит, их покарает сам Всевышний… Такова Его воля — и моя тоже! Преподобный Панигарола станет мечом Господним и отплатит за вас. Вы же не вмешивайтесь, спрячьтесь возле центральных дверей. Это приказ! Но если Панигарола струсит… если рука его дрогнет… если Алиса де Люс и Марийяк попытаются сопротивляться… Тогда, милые мои, бросайтесь в битву и отомстите за себя… Я подам вам вот такой знак…

И Екатерина, выхватив из ножен кинжал, высоко подняла крест, служивший ему рукоятью.

— Ждите этого сигнала, дети мои! — проговорила Екатерина, и голос ее разнесся по всему тихому и темному храму. — Я подниму над головой кинжал и возвещу: «Такова воля Божья!»

Екатерина прокричала последние слова с такой неистовой злобой, что устрашенные фрейлины на миг отпрянули. Но тут же, будто подхваченные вихрем ненависти и гнева, они в едином порыве вскинули руки, держа кинжалы крестообразными рукоятями вверх, и хором воскликнули:

— Такова воля Божья!

Екатерина, воздев руки к небу, произнесла голосом пророчицы:

— Господи! Пусть эти кинжалы послужат Тебе! Боже, прости, что в эту торжественную минуту я совершаю то, что пристало делать лишь слугам Твоим!.. Дети мои, на рукоятях ваших кинжалов — кресты… Благословляю эти кресты!

Вдруг наступила полная тишина, факелы над алтарем погасли, и храм погрузился во мрак. Затрепетав от мистического ужаса, девицы склонили головы, а когда решились поднять их, то разглядели, что Екатерина неторопливо спускается по ступеням алтаря.

Возбужденные фрейлины, дрожа от обуревавших их эмоций, среди которых преобладали суеверные страхи, мстительность и гнев, бросились, толкаясь и давясь, к центральным дверям; девицы спешили спрятаться там, где приказала королева.

Вскоре они замерли, сжимая в руках кинжалы.

Екатерина Медичи медленно двинулась к главному алтарю, тихо растворившись во тьме. Над главным алтарем теплилась лишь одна тусклая лампада, висевшая на длинной цепочке. Словно дальняя звезда, она едва рассеивала вокруг себя непроглядный мрак.

К этой бледной звездочке и скользнула зловещей тенью королева Екатерина.

Прошло двадцать минут. Вой ветра, свирепствовавшего во дворе собора, лишь подчеркивал безмолвие, в которое погрузился гигантский храм. Весь вечер над Парижем собирались тучи, и вот наконец началась гроза.

Вспышки молний высвечивали умиротворенные лики святых на витражах. При этом из мрака выступали и искаженные ненавистью лица пятидесяти девушек. Над храмом раздавались зловещие раскаты грома, которым вторил свист ветра. Потом вновь наступала гробовая тишина и все тонуло в непроглядной тьме.

Пробило одиннадцать, потом полдвенадцатого. У главного алтаря появился какой-то человек и зажег четыре свечи, укрепленных вокруг дароносицы. Пришелец был очень бледен и чуть пошатывался. Оглянувшись, он заметил королеву, застывшую в молитвенной позе.

— Ваше Величество!.. — едва слышно проговорил он.

Королева не пошевельнулась, и мужчина, дотронувшись до ее руки, прошептал:

— Екатерина!..

Королева вскинула голову; ее глаза могли напугать кого угодно.

— Рене… — промолвила она. — Все готово?

Астролог Руджьери (а это был именно он) с мольбой посмотрел на Екатерину:

— Мадам, мне кажется, что я во власти ночного кошмара. Вы ведь смилуетесь над ним, да? Прошу вас, моя королева! Не губите нашего сына! Пощадите его — хотя бы ради меня: ведь из любви к вам я чуть не отравил невинного младенца! А сейчас… Чем он вам мешает? Он покинет Париж и уже никогда не появится во Франции…

Екатерина поднялась с колен.

— Рене, — сказала она астрологу, — Бог свидетель, я пыталась сегодня сохранить Марийяку жизнь… Я побеседовала с Алисой… и выведала у нее все… Теперь я знаю страшную правду, мой друг. Мало того, что Деодату известно, кто его мать, он еще и болтает об этом. Алиса де Люс посвящена в мою тайну. Кто же мог открыть ей этот секрет? Разумеется, Деодат… Если я отпущу их, то понимаешь ли ты, что они способны натворить, обладая столь грозным оружием? Нет, Рене, о милосердии тут говорить не приходится. Да ты же сам предупреждал меня, что он обречен… Разве ты забыл свое видение: умирающий Деодат с пронзенной грудью?

— Да, видение, безумное порождение воспаленного мозга, — пробормотал астролог, дрожа. — Умоляю, сжальтесь, мадам! Хотите, я отправлюсь с ними… Не буду спускать с него глаз…

— Перестань, Рене… Слышишь, стук в дверь… У бокового входа.

— О нет! Это всего лишь шум ветра!

— Ступай отворять!

— Екатерина! Ведь он — твой сын, твое родное дитя! Пожалей его!

Астролог упал на колени, но Екатерина нагнулась, схватила его за плечи и с не женской силой поставила на ноги.

— Несчастный глупец! — прошипела она. — Ты хочешь, чтобы из-за твоей слабости я потеряла все, что имею: величие, славу, власть, королевский трон?.. Трепещи же! Тебя давно подозревают в колдовстве, на твоей совести несколько убийств. Если ты все еще жив, то исключительно по моей милости! Стоит мне отвернуться от тебя, как ты немедленно погибнешь от рук тех, кто тебя ненавидит… Стоит мне лишить тебя своей поддержки, как на следующий же день, Рене, тебя схватят и предадут суду… Уже завтра ты узнаешь, что такое пытки, а послезавтра отправишься на костер!..

Руджьери в отчаянии воздел руки к темным сводам храма.

— Ну ступай же, отопри! — резко распорядилась королева.

Нетвердой походкой, задевая то решетки хоров, то огромные, покрытые резьбой колонны, астролог поплелся к двери. Распахнув ее, он увидел высоченного монаха. Лицо инока почти полностью скрывал надвинутый на глаза капюшон. Шагнув вперед, он посмотрел на Руджьери. Астролог ошеломленно уставился на монаха, окаменев от изумления.

— Куда мне идти? — мрачно осведомился монах.

Руджьери указал рукой на главный алтарь и безжизненным голосом, лишенным каких бы то ни было человеческих интонаций, проговорил:

— Туда… Она ожидает тебя, убийца!

Монах содрогнулся, а Руджьери отпрянул, но взгляд его по-прежнему был прикован к лицу пришельца. В следующий миг астролог выбежал из храма. До монаха донеслись отчаянные рыдания итальянца, которые не мог заглушить даже шум бушующей грозы. Сверкнувшая молния озарила удалявшуюся фигуру Руджьери: он двигался, пошатываясь, как пьяный, обхватив голову руками и издавая душераздирающие стоны, в которых звучала напрасная мольба…