Мишель Зевако - Принцесса из рода Борджиа

«Не надо ему противоречить!» — подумал Пикуик, догоняя своего компаньона.

Через полчаса оба молодца добрались до монастыря бенедиктинок и, обойдя кругом ограду, оказались перед проломом, через который они когда-то проникли внутрь…

Оставим же двух товарищей по несчастью в тот момент, когда они собираются пробраться в монастырь, надеясь на кров и пищу, и памятуя о той страсти и восхищении, которые Кроасс, как он утверждает, внушил старой монахине-бенедиктинке по имени Филомена, а сами возвратимся в таверну «Железный пресс».

Мы помним, как Жак Клеман подал условный знак Руссотте и Пакетте, сказав им:

— Ну-ка, хозяюшки, проводите меня к потайной двери!..

Обе хозяйки торопливо повиновались; они ввели молодого человека в большую комнату, обставленную роскошной мебелью и украшенную с такой пышностью, какую никто не мог бы предположить в гостеприимной, но бедной таверне. Жак Клеман сразу узнал эту комнату.

Он вздрогнул при воспоминании об оргии, на которую его когда-то заманили. Но на сей раз речь шла совсем о другом. Нынче монаху предстояло получить распоряжения самого Господа по поводу грядущего великого деяния.

Жак Клеман мог бы насторожиться. Уже во второй раз он приходил в кабачок «Железный пресс». В первый раз его сюда завлекли для участия в оргии; а сегодня он был направлен сюда герцогиней де Монпансье, желавшей, дабы он обсудил вопросы, затрагивающие наивысшие интересы Церкви. Монах, таким образом, мог бы, по крайней мере, удивиться, что таверна служит столь различным целям. Но Жак Клеман не рассуждал, он был лишь покорным исполнителем.

В комнате, где происходила оргия, он остановился и вопросительно поглядел на хозяек заведения.

— Не понимаю, чего вы еще желаете, — сказала Руссотта.

— Хорошо, что вы привели меня сюда, — ответил Жак Клеман, — но я должен идти дальше, так что вот, смотрите…

И он нарисовал в воздухе кончиком пальца нечто похожее на треугольник. Это был второй знак, позволявший «пройти дальше».

Тогда Руссотта приподняла гобелен, за которым оказалась дверь, и промолвила:

— Это здесь. Вы знаете, как нужно постучать?

— Знаю, — ответил монах.

Обе хозяйки удалились, а молодой человек постучал особым образом в указанную дверь. Дверь тотчас же отворилась, как если бы его ждали. Жак Клеман вошел и увидел, что находится в комнате, освещенной лампой, хотя на улице был ясный день… Дневной свет, однако, не проникал сюда. Какая-то женщина, одетая в белое, сидевшая в большом кресле и почти скрытая тенью, сделала ему знак приблизиться.

— Вы Жак Клеман? — спросила она.

— Да, сударыня. Я тот, о ком вы говорите.

— Жак Клеман из монастыря Святого Иакова?

— Да, сударыня. И если я надел светский костюм, то только потому, что так посоветовал мне поступить преподобный отец настоятель.

— Преподобный Бургинь?

— Да, сударыня.

— А вы знаете, кто я такая?

— Я предполагаю, что вы та, кого называют принцессой Фаустой.

— Да, действительно… — сказала Фауста тем простодушным тоном, к которому прибегала, чтобы не слишком пугать малознакомых людей.

— Преподобный отец настоятель, достопочтенный Бургинь, сказал мне, что я могу довериться вам, — вновь заговорил Жак Клеман.

— Это правда, — промолвила Фауста очень ласково, — вы можете мне доверять…

— Вот что привело меня сюда…

Монах поднял глаза на Фаусту, как будто у него оставались еще какие-то последние колебания.

— Говорите без опасений, — сказала принцесса повелительно, и молодой человек решился.

— Да, — заговорил он горячо и страстно, — да, я понимаю, я чувствую, я вижу, что могу ничего не опасаться… Так вот, сударыня, в моем сердце созрел ужасный план. Я осуществлю этот план, даже если буду проклят. Но я попросил преподобного отца Бургиня дать мне отпущение грехов, а он мне ответил, что в столь серьезном случае только один человек в мире способен дать отпущение грехов… я подразумеваю — заранее…

— И этот человек?.. — спросила Фауста.

— Преподобный отец настоятель уверял, что вы смогли бы проводить меня к нему для того, чтобы он выслушал меня, соблюдая тайну исповеди.

— Говорите же, сударь, — спокойно сказала Фауста, — так как вы находитесь перед той, о которой говорил ваш аббат, перед той, кто отпустит вам ваши грехи — настоящие и будущие.

С этими словами Фауста выпрямилась в своем кресле. Ее поза почти незаметно изменилась: исчезла складка на платье, стан стал прямее, голова слегка закинулась назад, рука с перстнем легла на колено. Этого было достаточно для того, чтобы сделать Фаусту неузнаваемой.

Земная женщина исчезла. Перед Жаком Клеманом находилось некое таинственное существо, которое по собственной воле может менять облик и превращаться то в красивую девушку, то в пожилого священника, то в королевского рейтара.

После ночи, проведенной в капелле монастыря Святого Иакова, монах пребывал в состоянии душевного возбуждения, а вернее сказать, был охвачен своего рода безумием. Он отличался здравомыслием и имел доброе сердце, о чем свидетельствовала его встреча с Пардальяном, однако воображение переносило его в другую жизнь, как только речь заходила о его видениях и всем, что было связано с замышлявшимся убийством Генриха Валуа.

Тогда ему казалось, что он слышит нечеловеческие голоса и видит неземные существа, среди которых чувствует себя очень непринужденно, как если бы сфера фантастического стала вдруг единственной подлинной реальностью. Все прочее: окружающий мир, вера, монастырь — становилось нереальным. Единственной явью оставался сон. Бургинь, настоятель монастыря Святого Иакова, сказал ему: «Отпущение грехов, о котором вы просите, сын мой, может вам дать только посланник Святейшего Отца, Князь Церкви, обладающий полнейшей властью».

По мысли монаха Фауста, эта иностранная принцесса, примкнувшая к Священной Лиге, должна была отвести его к тому самому Князю Церкви, о котором говорил Бургинь. А Фауста вместо этого только что произнесла: «Вы стоите перед той, кто может дать вам отпущение грехов…»

Монах посмотрел на Фаусту и не узнал ее. Он увидел ее лицо, которое еще недавно было нежно-женственным, а сейчас стало величественным и ослепительно прекрасным. Его охватила какая-то странная дрожь. В его ушах раздался медный звон, который он слышал тогда, когда из реальной жизни внезапно переносился в нереальную. Его взор упал на руку Фаусты, и он не был удивлен тем, что увидел на ней папский перстень.

Жак Клеман только задрожал как в ознобе; это бывало с ним всякий раз: стоило ему соприкоснуться со сверхъестественным, как его охватывала дрожь и ледяной пот выступал на лбу. Он медленно опустился на колени и спросил, запинаясь: