Мишель Зевако - Принцесса из рода Борджиа

— Да! — ответил Кроасс, с хрипом втягивая воздух. — Пощады, господа! Это не моя вина, если…

— Живую? — спросил Карл, которому было не до мучений Кроасса.

— Ну да, живую! — ответил изумленный великан.

Карл зашатался, из груди его вырвался вздох, полный ужасной тоски. Его угасающий взгляд обратился к Пардальяну. Он был на пределе своих сил. Шевалье схватил пистолет, приставил его к виску Кроасса, и тот немедля позеленел и еще больше задрожал.

— Слушай внимательно, — сказал Пардальян с леденящей душу невозмутимостью, — постарайся сказать правду, постарайся не ошибиться, иначе я продырявлю тебе башку. Итак, ты утверждаешь, что видел Виолетту, маленькую певицу? Ты именно ее видел этой ночью?

— Этой ночью, клянусь. Всего несколько часов назад.

— Живую?

— Очень даже живую!

— Ты не ошибаешься? Ты не мог перепутать ее с кем-нибудь? Это была Виолетта?

— Черт подери! Кажется, я с ней не вчера познакомился!

Пардальян отшвырнул пистолет в угол и повернулся к Карлу. Странная улыбка заиграла на лице юноши, он развел руками, вздохнул, что-то пробормотал и упал навзничь без чувств. Радость тоже иногда убивает, но на этот раз она проявила милосердие. Карл быстро пришел в себя. Кроасса засыпали вопросами. Наконец удалось понять, что Виолетту увезли из Монмартрского аббатства и препроводили в тюрьму.

Карл, ловивший каждое слово Кроасса, слушал его так, как слушал бы Мессию. В сотый раз Кроасс рассказывал, как заметил каких-то подозрительных людей, проскользнувших за ограду аббатства, как был заинтригован и как, внемля только голосу своей храбрости, последовал за ними. Затем ему удалось взобраться на крышу домика, а потом проскользнуть на антресоли и увидеть оттуда, что происходит внутри. А внутри находилась пленница — Виолетта, под охраной шести или семи верзил, вооруженных до зубов.

— Тогда, — продолжал он, — я решил дождаться ночи. У меня созрел план. Я хотел спасти Виолетту.

— Храбрый Кроасс! — воскликнул Карл. — Возьми этот кошелек…

— Спасибо, монсеньор. Так значит, когда я увидел, что люди, охранявшие Виолетту, после обильных возлияний заснули, что немудрено, ибо эти мерзавцы осушили я не знаю сколько бутылок, пока я умирал от жажды на своих антресолях, — я спустился вниз и направился к комнате, где заперли бедняжку. Но как раз тогда, когда я собрался открыть дверь, внезапно вошли еще пять или шесть каких-то типов, разбудили остальных и сказали, что нужно перевезти пленницу в другое место, не уточнив, куда. Я хотел спрятаться, но не успел. Они заметили меня, и все вместе набросились со своими шпагами. Вот следы, смотрите!

И Кроасс, закатав рукава, показал изукрашенные синяками руки.

— Но, — возразил Пардальян, — это же не уколы шпаги.

— Вы так думаете, господин шевалье?

— Я в этом уверен. Я бы сказал, что это — удары палки…

Вспомнив о дубинке Бельгодера, Кроасс скроил непередаваемую гримасу, но довольно быстро обрел прежний апломб и заявил:

— Сейчас я все объясню: благодаря моему мужеству этим негодяям не удалось задеть меня шпагой, но защищаясь, я ударялся о мебель и стены… Теперь понимаете?

— Да, — холодно ответил шевалье, — тебя поколотили стены, вот каково твое объяснение.

— Вот каково мое объяснение, — подтвердил довольный Кроасс. — Так как численный перевес был на их стороне, мне пришлось отступить, и пока одна часть негодяев сражалась со мной, другая увела Виолетту.

— А почему ты не предупредил нас сразу же?

— Понимаете, господин шевалье, до самого утра я сражался на склонах Монмартра. Мне пришлось убить несколько человек. Короче говоря, после многочисленных стычек, когда я то защищался, то нападал, мне наконец удалось обратить в бегство последних из моих врагов. Тогда я бросился на улицу Барре и, не найдя вас там, пришел сюда.

На самом деле все обстояло, конечно, гораздо проще. После отъезда Бельгодера и Виолетты Кроасс слез с антресолей и улизнул. Отсидевшись в болотных кустах и дождавшись открытия городских ворот, он храбро вошел в Париж — ведь приказ герцога де Гиза запрещал выходить из города, а не входить в него.

Если Карл Ангулемский и Пардальян и не слишком поверили в невероятную одиссею Кроасса, то не подали виду. Главное было то, что Виолетта жива. На этом Кроасс настаивал, и не было причин сомневаться в его словах. Но тогда — что же сделали с Виолеттой? Куда ее повезли? Вдруг Пардальян побледнел.

— Гревская площадь, — прошептал он. — Почему эта ведьма Фауста упоминала о Виолетте? Почему назначила мне сегодня свидание в десять утра на Гревской площади? А что, если… О! Исчадие ада!

Он бросил взгляд на часы. Они показывали полдесятого.

— Нам пора, — произнес он таким тоном, что Карл немедленно вскочил. — Герцог, вооружитесь получше и следуйте за мной!

— Куда мы идем? — спросил Карл.

— На Гревскую площадь, — ответил Пардальян и вышел.

Бельгодер провел остаток ночи на Гревской площади, наблюдая за снующими туда-сюда плотниками, которые сооружали помост и виселицы для казни Мадлен и Жанны Фурко.

Каждая виселица была окружена аккуратно сложенным хворостом, над которым высились сухие поленья. Они образовывали правильные кубы, напоминающие те поленницы, которые дровосеки заготавливают для продажи.

Сначала приговоренных вешали, а затем поджигали хворост. Языки пламени поднимались вверх, обволакивали тело и, наконец, пережигали веревку. Тело падало в костер и там сгорало дотла.

Бельгодер присутствовал при всех этих приготовлениях. Когда два костра вокруг виселиц были готовы, цыган увидел, что те же самые рабочие принялись сооружать большие подмостки, на которые вели четыре ступени и которые были полностью покрыты ковром.

— Для кого этот помост? — спросил Бельгодер у одного из рабочих.

— Вы что, не знаете, что сын Давида и вся его свита должны присутствовать на казни Фуркошек?

— Сын Давида? А!.. Сын Давида! Черт! А кто этот сын Давида?

— Монсеньор де Гиз, — презрительно ответил рабочий. — Но откуда вы свалились, милейший?

Бельгодер расхохотался.

— Должно быть, сумасшедший, — пробурчал мастеровой, отходя в сторону. Бельгодер не был сумасшедшим. Просто он подумал: «Прекрасно! Праздник получится на славу. Гиз будет присутствовать на казни Виолетты!.. Я и мечтать о таком не мог!»

Между тем наступало утро. И по мере того, как солнце заливало своими лучами площадь, она мало-помалу заполнялась народом. Из всех уголков Парижа стекались и занимали удобные места группки по-праздничному разодетых смеющихся горожан. Как сказал Бельгодер, ожидался большой праздник. Продавцы пирожных и медового напитка сновали среди людей. Слышались смех и соленые шутки.