Мишель Зевако - Принцесса из рода Борджиа

В эту минуту Виолетта, перед которой как раз предстал страшный полыхающий костер с качающимся над ним телом Мадлен и которую сводили с ума вопли, требующие ее смерти, увидела Пардальяна, который несся вперед, как смерч. И почти сразу же она заметила рядом с ним Карла. Она протянула руки, и улыбка невыразимого восторга осветила ее лицо.

Карл, задыхаясь, не издав ни звука, очертя голову бросился к ней. И вот уже за забором из пик и алебард, совсем рядом, он видит свою любимую. Но толпа, на какое-то мгновение остолбеневшая, вновь спохватилась… Ее злобная тень уже коснулась двух смельчаков… А сверху, с помоста, доносилось:

— Убейте! Убейте!

— Смерть! Смерть!..

Мощный рев толпы казался раскатами грома, несущими смерть. Народ с одной стороны, а стражники — с другой сжимались, словно зубья гигантских тисков, которые могли раздавить, расплющить, искромсать Карла и Пардальяна… И в это время десять… пятнадцать… двадцать человек с кинжалами в руках бросились им на помощь. Люди падали, началась паника, толпа превратилась в водоворот, а незнакомцы кричали:

— Пардальян! Пардальян!

Пардальяна не интересовало, откуда пришла подмога и кто были эти люди, которые выкрикивали его имя, словно девиз на поле боя.

В эти минуты упоения, захватившего его, он уже не размышлял, он не был больше самим собой, он был ожившим вихрем, он слился в единое целое со своей шпагой!..

Но как медленно течет наше повествование!.. А ведь менее двадцати секунд прошло с того времени, когда Пардальян, положив руку на плечо Карла, произнес, указал на Виолетту:

— Туда! Туда нужно смотреть!

Перед внезапным, фантастическим натиском бандитов, коих собрала Лоизон, люди отступили, обезумев от того особого страха, что именуется паникой толпы, наэлектризованной ужасом, который передается от одного к другому и охватывает подчас целые армии, повергая их в позорное бегство…

— Пардальян! Пардальян! — вопили головорезы, прорываясь вперед с высоко поднятыми кинжалами, похожие на демонов, посланных адом.

Гиз вскочил, покраснев от ярости. Менвиль, Бюсси и еще сотня дворян бросились вниз, обнажив шпаги… Фауста, пышущая гневом, подняв глаза к небу, казалось, проклинала его. Когда же ее взгляд упал на Пардальяна, в нем сквозило нечеловеческое восхищение — ведь нечеловеческой была и эта необычная атака.

А произошло вот что: парижских карманников привлекла на Гревскую площадь уверенность в удачной работе. Парижане, слишком занятые выкрикиванием мерзких призывов, не следили за своими карманами. Воришки куда более усердно, чем закоренелые лигисты, кричали:

— Да здравствует опора церкви! Смерть еретикам!

Но при этом они все же не упускали случая и позубоскалить над происходящим, запуская руки в чужие карманы и пробираясь поближе к кострам, где толпа была наиболее густой.

Те из них, кто видели нашего шевалье в трактире «Надежда» и помнили об ужасе и восхищении, которые он вызвал, узнали его, когда он бросился на лучников. Нападение на лучников, караульных, стражу — короче, на любых представителей власти издавно было излюбленной забавой всех этих бродяг, мошенников, грабителей, всех тех, кто существует вне общества, вне закона, не имея ни постоянного пристанища, ни добропорядочных потребностей, кроме одной: жить во что бы то ни стало, любой ценой!

Бандиты на Гревской площади поддержали бы Пардальяна из одной только солидарности, не знай они даже, кто он такой, а тут еще Лоизон перебегала с места на место и шептала на ухо главарям всех этих группок:

— Спаси этого человека, или ты никогда больше не увидишь меня в своей постели!

Те же, которые не получали ее приказа, те, кто не знали шевалье, последовали общему примеру и бросились в бой, сами не понимая почему.

Через несколько мгновений добрая сотня этих бродяг, внезапно появившихся с разных сторон, скопилась за спиной шевалье, выкрикивая, словно сигнал к сбору перед битвой, имя того, кого они узнали:

— Пардальян! Пардальян!

Но вскоре эти люди, налетевшие как смерч, ощетинившиеся кинжалами, пробившие брешь в толпе, сминавшие ее, заставлявшие зевак с проклятиями разбегаться, натолкнулись на стражников со скрещенными пиками.

Столкновение было ужасным. В одну минуту поле битвы покрылось десятками тел раненых и убитых. Жалобы, пронзительные крики женщин, падающих без чувств, вопли, призывающие обезумевших горожан взяться за оружие, тысячи голосов слились в один сотрясающий воздух зловещий рев. Перед теми, кто мог в этой свалке сохранять достаточно хладнокровия, чтобы наблюдать за происходящим, предстало фантастическое зрелище…

Пардальян, в одежде, истерзанной ударами пик, окровавленный, великолепный, со сверкающими глазами, с которыми контрастировала холодная ирония улыбки, словно ядро врезался в ряды лучников.

— Назад! — завопили двое стражников, державших Виолетту.

Шпага Пардальяна поднялась, завращалась в воздухе, и ее эфес ударил одного из солдат в висок. Он упал как подкошенный. Другой отпрянул назад. В ту же минуту шевалье схватил бесчувственную Виолетту и обернулся лицом к помосту.

— Убейте его! Убейте его! — вопил Гиз.

— Я побеждена! Я проклята! — стонала Фауста.

Схватка между стражей и бродягами становилась все более жестокой. Дворяне спускались с помоста и бросались к Пардальяну с обнаженными рапирами в руках. Пардальян же передал девушку Карлу и невозмутимо произнес:

— Вот ваша невеста.

Карл Ангулемский, силы которого удесятерились под влиянием этой безумной минуты, тоже растерзанный, в лохмотьях, неистовый, поверивший в возможность своего счастья, бережно взял Виолетту на руки, и она открыла кроткие фиалковые глаза, где уже не было страха.

Они обменялись взглядом быстрым, как молния. В этом страшном смятении, среди разбушевавшихся демонов, в дыму костра Мадлен, в отблесках пламени они безмолвно признались друг другу в любви.

— Вперед! — проревел Пардальян и стал прорываться сквозь водоворот толпы; за ним шел Карл, бросивший шпагу, которая мешала ему нести Виолетту. Куда направлялся Пардальян? К какому месту на этой площади, заполненной многотысячной толпой? Или он шагал наугад?..

Нет! Он видел пути возможного отступления… Пардальян — и отступление?! Однако же он выбрал именно это! А если он задумывал что-либо, он этого добивался. Добивался, улыбаясь своей ироничной улыбкой, дрожащей в уголках губ… Чего он хотел в тот момент, когда потасовка, устроенная бродягами, защищала его от врагов панцирем из человеческих тел?

— Лошади! — сказал он Карлу, указывая на прекрасных скакунов, оставленных у помоста.

Так его целью были лошади!

— Умри же, дьявол! — прорычал кто-то совсем рядом.