Мишель Зевако - Сын шевалье

— Однако, — говорил далее Генрих, — он, кажется, не знает, что вы его отец.

— Не знает, Ваше Величество, и еще какое-то время не узнает.

— Отчего же?

— Есть причины, Ваше Величество.

— Хорошо, хорошо — не стану мешаться в ваши семейные тайны. Так это ваш сын? И он, говорите вы, знает, кто замышляет мое убийство?

— Кое-кого знает, сир, — невозмутимо ответил Пардальян.

Лицо короля омрачилось; он протянул как бы в нерешительности:

— А если я вас… или вашего сына… попрошу назвать мне имена этих врагов?

Пардальян поднял голову и твердо ответил:

— Что касается меня — король может потребовать мою жизнь… я готов жертвовать ею и, кажется, доказал это…

— Но король не может требовать от вас доноса? — не без сожаления договорил Генрих IV.

— Это слова Вашего Величества, — кратко отвечал Пардальян.

— А ваш сын? — живо спросил король.

— Едва ли… Впрочем, Ваше Величество может попытаться.

Генрих увидел, с какой улыбкой произнес Пардальян эти слова, и ему все стало ясно.

— Сын весь в отца! — тяжко вздохнул он. — Что ж — на нет и суда нет!

Пардальян промолчал… Но не было сомнений: королю ничего не оставалось, как смириться.

Впрочем, у Генриха IV было еще кое-что на уме. У Пардальяна тоже. Пардальян отлично понимал затаенную мысль государя и спокойно ждал, пока король выложит все начистоту.

Король прервал молчание:

— Быть может, ваш сын захочет зачем-нибудь встретиться со мной… Все может быть с этими темными делами.

— Может быть, — рассеянно отвечал Пардальян.

— Тогда ему или вам достаточно будет назвать ваше имя — и я вас тотчас приму, в любое время дня и ночи. Вы поняли меня, Пардальян?

— Прекрасно понял, Ваше Величество. Вы рассуждаете так: чем с риском для жизни спешить выручать вас из всяких… неприятностей, лучше предупреждать о них заранее.

— Именно, — улыбнулся король. — Ну, а теперь, друг мой, положа руку на сердце, по секрету — что там натворил ваш сынок на землях аббатисы Монмартрской?

Пардальян не без труда сохранил серьезный и простодушный вид.

— Он отправился в аббатство вызволить некую девицу, в которую влюблен. Ее туда заманили обманным путем и держали насильно.

— Речь идет о Бертиль де Сожи? — спросил Генрих. Ему стало не по себе.

— Именно о ней, Ваше Величество.

— Значит, ее насильно заключили в Монмартрском аббатстве? Почему? Кто посмел?

— Кто — не знаю, — преспокойно отвечал Пардальян. — Почему? Да потому, что у этой девушки хранятся очень нужные кое-кому бумаги.

— Что же вы мне раньше не сказали? Вы думаете, я настолько забыл о своем ребенке, что не вызволю его из беды, не накажу виновных, кто бы они ни были?

— Ваше Величество сами сказали: сын весь в отца. Мой сын привык со всем справляться сам… и я с ним согласен. Причем, как известно Вашему Величеству, у него хватает силы защитить тех, кого он любит.

Король немного помолчал и тревожно спросил:

— А что это за опасные бумаги?

Пардальян понял, о чем тревожится король.

— Не беспокойтесь, сир, — это бумаги семейные. Государственных дел они не касаются даже отдаленно.

Король облегченно вздохнул и спросил:

— Но теперь, надеюсь, Бертиль ничто не грозит?

— Гм! По совести говоря, в полной безопасности она будет еще только через несколько недель… а то и месяцев. Но, — кивнул Пардальян на Жеана, бродившего по лугу близ кареты, — у нее есть защитник, причем такой, который не привык звать на помощь даже в исключительных обстоятельствах.

— Нет, нет! — вскричал Генрих. — Знайте, Пардальян: только потому она сейчас не занимает высокого положения при дворе, что сама отвергла его — я же со своей стороны настойчиво предлагал ей это. Если кто-то угрожает моей дочери, я должен знать об этом и я сам, не колеблясь, приду на помощь. Ведь это же моя кровь, в конце концов!

Пардальян кивнул головой — но усмешка вновь мелькнула у него на губах. Король еще немного помолчал.

— С делом вашего сына теперь все ясно, — сказал он. — Но скажите ему, чтобы он какое-то время не появлялся у Монмартрского аббатства. Чтобы не было каких-нибудь новых недоразумений… в прежнем роде.

Пардальян лукаво улыбнулся — вот он и дождался своего часа. Не отвечая на слова Генриха, он спокойно сказал:

— Ваше Величество соизволили принять участие в нас с сыном, но вы не спросили, кто его мать.

— Правда! — с любопытством ответил король. — И кто же?

— Принцесса Фауста, — сказал Пардальян, заглядывая королю в глаза.

Сначала Генрих не обратил внимания на это имя — вернее, не вспомнил о том, что имел в виду Пардальян: о сокровищах Фаусты, которые министр его, Сюлли, хотел беззастенчиво присовокупить к королевской казне. Нет — в короле-повесе заговорила только страсть к женскому полу.

Глаза его разгорелись; он так и присвистнул от восхищения:

— Черт возьми, надо же! Такая красавица… говорили мне: я, к несчастью, никогда ее не видел. Поздравляю, друг мой!

Не шевельнув бровью, Пардальян ответил:

— Да, Ваше Величество, красавица… и большое счастье для вас, что вы ее никогда не видели. Баснословно богатая, — добавил он как бы невзначай.

Генрих вздрогнул, голова у него пошла кругом. Теперь он вспомнил о кладе. А ведь история эта, черт побери, ему не делает чести — совсем не делает… Он поглядел на Пардальяна и на сына его не без тревоги.

Пардальян, словно не замечая внезапного смущения короля, продолжал:

— До того богата, что зарыла в окрестностях Парижа десять миллионов для сына и нисколько от этого не обеднела.

При этих словах шевалье все время смотрел Генриху прямо в глаза. Король думал — и думы его были невеселы. Пардальян, ясное дело, знает, что ищут в часовне Святого Мученика, и вот, напомнив, что никакой король не имеет прав на эти миллионы, он со всем почтением вынуждает его отступиться.

Трудно, ужасно трудно было на это решиться, когда до клада осталось рукой подать… но что делать? Пардальян с Жеаном тут в своем праве — с этим никоим образом не поспоришь. А хоть бы и можно было спорить — неужели после всех великих услуг, оказанных ему с величайшим бескорыстием, король унизится до того, чтобы вести с Ними тяжбу о наследстве? Да ни за что!

Партия проиграна, понял Генрих. Он был хороший игрок и умел проигрывать достойно. Пилюля, конечно, горькая, но надо ее проглотить, не особенно морщась. Король решился на это не без душевной борьбы, но надобно было все же попытаться избежать унижения.

Он смело взял на себя инициативу.

— Друг мой! — сказал он, изобразив веселье и величайшую развязность. — Вам известно, что я вас как раз собирался ограбить?

Быть может, он ждал, что Пардальян что-нибудь возразит, разыграет минутное удивление… для того он и выбрал слово «ограбить». Ничего подобного. Шевалье лишь подумал: «Ну вот, наконец-то!»