Мишель Зевако - Сын шевалье

Близился полдень. Солнце, стоявшее почти в зените, опаляло своими лучами потрескавшуюся землю. Это был час сиесты — все живое стремилось укрыться в тени.

У входных ворот усадьбы Рюйи за одним из громадных столбов прятался человек. Это был Равальяк. С десяти часов утра он находился здесь в засаде. Засунув правую руку за колет, он конвульсивно сжимал рукоять кинжала. Глаза, горящие мрачным огнем, неотрывно следили за дорогой, словно бы заклиная свою жертву.

Недалеко от ворот Сент-Антуан за стенами какой-то лачуги расположился Саэтта. В нескольких шагах пощипывал редкую траву его конь. Как и Равальяк, бывший учитель фехтования не сводил с дороги сверкающего взора.

Через ворота на безумной скорости промчалась карета, запряженная шестью мощными лошадьми, и вскоре исчезла, словно метеор, на Шарантонской дороге по направлению к Рюйи.

— Король! — прошептал Саэтта, и его жестокое лицо осветилось исступленной радостью.

Но тут же фехтмейстер, встревоженно сдвинув брови, сказал себе:

— Лишь бы он появился! Клянусь Мадонной! Если Кончини посмел сыграть со мной подобную шутку, то я… Да нет! Вот он!

Из ворот бешеным галопом вылетели два всадника и помчались по следам кареты, от которой пока отставали довольно сильно. Несмотря на изнуряющую жару, оба были закутаны в плащи до самых глаз, что нисколько не удивило Саэтту, точно так же поднявшего ворот и надвинувшего шляпу на лоб.

Впрочем, несмотря на плащи, браво, надо полагать, узнал всадников, ибо проскрежетал с еще более свирепой радостью:

— Жеан! Спеши, малыш! Лети навстречу своей судьбе! На сей раз никто тебя не спасет! Даже спутник твой… а это, полагаю, не кто иной как господин де Пардальян, твой отец!

Он побежал к воротам и вскоре оказался у мрачной каменной громады, носившей имя Бастилии. Устремив пронизывающий взгляд на улицу Сент-Антуан, он увидел приближавшийся галопом отряд всадников. Вернувшись к лачуге, он вскочил на коня и во весь опор помчался в предместье.

В те времена знаменитое Сент-Антуанское предместье только зарождалось. От ворот до аббатства простирались поля, и только кое-где мелькали редкие домишки. Чуть больше их становилось вблизи аббатства. По сути, это был небольшой поселок, одну сторону которого занимало аббатство, а другую — довольно бедные халупы.

Саэтта остановился у первого дома. За оградой его укрывались невидимые с дороги Кончини, Роктай, Эйно и Лонгваль вместе с двумя десятками наемных головорезов.

— Ну что? — быстро спросил Кончини по-итальянски.

— Недавно он проехал в своей карете. Жеан с отцом мчатся следом. Но они прибудут слишком поздно. Начальник полиции направляется к городским воротам. И вот он-то поспеет вовремя, чтобы схватить Жеана.

Кончини был мрачен и казался озабоченным. Он глухо проворчал:

— Я, наверное, обезумел, выпустив его… Ведь он уже был в моих руках!

— Э, монсеньор! — насмешливо возразил Саэтта, и не думая скрывать свое ликование. — Это только небольшая отсрочка! С ним все кончено, ручаюсь вам.

Кончини продолжал хмуриться.

— Подождем, — бросил он коротко.

Ждать пришлось недолго. Какой-то человек, запыхавшись, влетел за ограду.

— Все в порядке, монсеньор! — вскричал он. — Удар нанесен. Хватило одного. Дорога свободна!

Принесший эту весть был обыкновенным подручным, а потому и изъяснялся с поразительным цинизмом. Он не знал, что речь идет об убийстве короля. Из всех людей, окружавших Кончини, только Саэтте была известна ужасная правда. Все полагали, что засада устроена для Жеана Храброго и его барышни, которую предполагалось похитить после расправы с юношей.

Кончини потребовал подробностей. Вестник сумел рассказать немногое: он увидел, как карета остановилась возле ворот усадьбы и как некий верзила, вскочив на подножку, нанес удар — только один, ибо, похоже, больше и не потребовалось. Сразу же после удара послышался душераздирающий крик. Согласно полученным инструкциям, оставленный в засаде подручный поторопился известить обо всем монсеньора.

В сущности, детали эти не отличались определенностью. Но Кончини вполне ими удовлетворился. На лице его появилось выражение высокомерной гордыни. Выпрямившись во весь рост, он еле слышно прошептал:

— Наконец-то! Теперь я хозяин!

А. вслух повелительно произнес:

— В путь, господа, в путь!

И устремился вперед во весь опор через поля, в сопровождении своего отряда.

Через несколько минут он осадил коня у той самой калитки, откуда несколько часов назад вышла Галигаи. Оставив на страже и при лошадях шестерых человек, он прошел с остальными в сад.

— Монсеньор, — сказал Саэтта с присущей ему лукавой бесцеремонностью, — пока вы будете отлавливать вашу миленькую птичку в ее гнездышке, я пройдусь к воротам. Хочу узнать, что стало с Жеаном. Это единственное, что меня интересует!

Они уже подошли к башне. Кончини вместо ответа кивнул, и Саэтта небрежной походкой направился ко входу в усадьбу. Кончини же, поднявшись к спальне Бертиль, дрожащей рукой отодвинул засов.

С момента ухода Леоноры Бертиль ждала этого мгновения со стоическим спокойствием и непоколебимой решимостью. Поэтому Кончини не застал ее врасплох. Едва услышав скрежет засова, она поднялась и нащупала флакончик, спрятанный в корсаже. Теперь она была готова ко всему.

Кончини распахнул дверь ногой. В соседней комнате хохотали и перебрасывались шутками его подручные. Итак, она не могла от него ускользнуть.

Он встал прямо перед ней, не говоря ни слова, и захохотал. Этот отвратительный, мерзкий смех был ужаснее любой угрозы.

Внезапно смех смолк. Лицо Кончини исказилось гримасой, и в черных глазах зажегся огонь: притянув руку, он схватил за плечо девушку, очень бледную, но полную решимости отвергнуть мерзавца, и вскричал голосом, в котором уже не было ничего человеческого:

— Ты моя!

Бертиль не потеряла хладнокровия. Она прошептала:

— Прощай, Жеан! Прощай, жизнь! Прощай, любовь!

И быстрым, как молния, движением, прежде чем ошеломленный Кончини успел ее остановить, поднесла к губам крохотный флакончик, который дала ей Леонора, выразив при этом сожаление, что не может сделать больше.

Королевская карета, выехавшая, как мы видели, на безумной скорости из Сент-Антуанских ворот, вскоре достигла бывшей усадьбы. После покушения в Сен-Жермен-де-Пре, сорванного благодаря вмешательству Пардальяна и его сына, в карету монарха впрягли шесть лошадей, а на передке помещались двое берейторов.

Карета остановилась за вторым жилым строением в небольшом тупичке, и в тот же момент изнутри послышалось звучное восклицание с характерным гасконским акцентом: