Мишель Зевако - Сын шевалье

Итак, к Кончини можно было бы отнестись с пренебрежением — однако этой ошибки начинающий честолюбец не совершил. Либо в силу природной осторожности, либо повинуясь некоему предчувствию, он старался не делать и не говорить ничего такого, что могло бы быть истолковано как проявление враждебности по отношению к любимцам королевы.

Это была довольно трудная и даже опасная задача.

Ибо двор напоминал минное поле, где неверный шаг приводил к взрыву, — и это стоило если не жизни, то карьеры. Здесь постоянно плелись самые разнообразные интриги — порой необычайно вздорные, но от этого не менее запутанные. В них нельзя было не увязнуть, поскольку в этом хитросплетении интересов различные замыслы то приходили в столкновение друг с другом, то временно соединялись, чтобы затем вновь разойтись, порой исчезали бесследно, но возрождались вновь и вновь, подобно легендарной птице-феникс. Ожесточенные, смертельные схватки, происходившие под покровом изысканно-вежливых слов и любезных улыбок, втягивали в свою орбиту всех — нейтралитет можно было сохранять лишь до поры до времени. Раньше или позже наступал неизбежный момент выбора, когда приходилось принять ту или иную сторону, навлекая на себя тем самым вражду стороны противной.

Ришелье удалось сделать то, что почти никому не удавалось. Он ухитрился ничем не связать себя с Кончини, поскольку оказывал внимание только его жене. Кто упрекнет молодого придворного за чрезмерную предупредительность и галантность по отношению к прекрасным дамам — особенно если речь идет о красивом, знатном и богатом лице духовного звания? Когда же галантность и предупредительность в сочетании с изумительным тактом и чувством меры никак не компрометируют репутацию дамы и кавалера, то подобное поведение заслуживает всяческих похвал.

Итогом этой искусной тактической игры стало следующее.

Ввиду усиливающихся слухов о близкой кончине короля [26]Леонора Галигаи, подобно генералу перед решающим сражением, производила смотр своим войскам, одновременно изучая вражеские силы; иными словами, она составляла списки тех, на кого могла рассчитывать, и тех, кто открыто выступал против Кончини. Последних, кстати говоря, было немало.

Дойдя до имени Ришелье, она могла бы с полным правом сказать: «Этот еще не стал моим, но будет, если я захочу и как только я захочу. «

Итак, момент для визита был чрезвычайно благоприятным. И можно даже предположить, что Ришелье не случайно выбрал время, когда Кончини отсутствовал. Вероятно, он и желал вести переговоры не с ним, а с его супругой.

Действительно, епископа немедленно пригласили к Галигаи. Он был одет в тот же фиолетовый костюм, что мы видели накануне, и выглядел чрезвычайно представительно. В зорком взгляде Леоноры, от которой не ускользнула ни единая деталь его туалета, выразилось одобрение.

Ришелье хорошо знал о своей способности нравиться. Манеры его, и без того вкрадчивые, стали еще более обольстительными, лицу же своему он постарался придать простосердечное, открытое выражение, вполне соответствующее молодым летам.

Завершив неизбежный обмен любезностями по всем правилам тогдашнего этикета, епископ приступил к делу.

— Мадам, — произнес он кротким голосом, — я обратился к вам с просьбой принять меня, поскольку имею сведения, представляющие особый интерес для Ее Величества королевы.

— Господин епископ, — любезно ответила Леонора, — если бы меня меньше радовала возможность побеседовать с человеком таких выдающихся качеств, как вы, то я спросила бы: «Отчего надо было обращаться ко мне, если сведения эти представляют особый интерес для королевы?»

Ришелье поклонился в знак благодарности и произнес с печальной улыбкой, однако без всякой горечи:

— Те качества, к коим вы снизошли по своей доброте, далеко не для всех очевидны. Королева, мадам, подобно многим другим, видит во мне лишь… довольно незначительного юнца.

Он вздохнул, а затем, устремив на Леонору свои холодные стальные глаза, сказал внушительно:

— Избави Бог, мадам, чтобы я посмел хоть в чем-то упрекнуть мою повелительницу. Я был, остаюсь и буду ее вернейшим, покорнейшим подданным. И вы убедитесь, что мой визит к вам является доказательством этой глубокой преданности. Но вам, мадам, женщине высочайшего и безграничного ума, я могу признаться: не знаю, можно ли назвать меня — как это сделали вы — человеком выдающихся качеств, но я ощущаю, что здесь и здесь, — он показал пальцем на лоб и на сердце, — таятся мысли и чувства неординарные, не такие, как у других людей. И, признаюсь вам, больно сознавать, что этого не замечают. Меня держат в стороне и пренебрегают мной лишь потому, что мне, к несчастью, всего лишь двадцать пять лет.

Леонора слушала с неослабным вниманием, задаваясь вопросом, куда клонит молодой прелат. Однако, предоставив ему возможность высказаться, сама она держалась настороже.

Ришелье прекрасно понял эту сдержанность. Он, впрочем, сказал уже вполне достаточно, сумев намекнуть на свои честолюбивые: устремления и предупредив тем самым, что визит, будучи, по его собственным словам, доказательством безупречной преданности, имеет и другую, не столь бескорыстную подоплеку. Настаивать на этом дальше означало бы свести разговор к обыкновенному торгу, что претило натуре знатного вельможи.

Итак, он заговорил с улыбкой и очень непринужденно:

— Боюсь, вы сочтете, что я подаю дурной пример, ибо грех гордыни непростителен для служителя церкви. Простите меня, мадам. Мне хотелось объяснить, отчего я не обратился прямо к королеве, а пришел к вам, зная вашу несокрушимую верность и безграничную привязанность к Ее Величеству.

— Но ведь преданных людей хватает, — возразила Леонора, не желая уступать. — Славу Богу, не только мы верно служим нашей милостивой повелительнице.

— Это правда, мадам, — веско произнес Ришелье, — их преданность не уступает вашей… но среди них нет никого, к кому я питал бы такое же уважение.

Кивком головы и протестующим жестом Леонора признала себя побежденной.

— Будь по-вашему, сударь, — сказала она, смеясь. — Я слушаю.

Выдержав многозначительную паузу, Ришелье спросил:

— Приходилось ли вам слышать о некоем сокровище, спрятанном более двадцати лет назад одной итальянской принцессой… а если конкретнее, принцессой Фаустой?

При слове «сокровище» Леонора насторожилась, но внешне этого ничем не выдала. Выслушав епископа с улыбкой, она откровенно рассмеялась:

— Неужели вы, сударь, берете на веру подобные глупые толки? — осведомилась она.

— Мадам, — произнес Ришелье с непоколебимой убежденностью, — сокровище действительно существует, и у меня имеются доказательства этого!