Мишель Зевако - Тайна королевы

— А это означает, что ты совершенно убежден, что девушка придет, — холодно заключила Леонора.

Она взяла кошелек и протянула его Стокко:

— Возьми, это задаток; а теперь сиди здесь и дожидайся моего возвращения.

С торжествующим видом Стокко сунул кошелек в карман и исчез.

Леонора тотчас вышла из дома. Впрочем, путь ее лежал недалеко. Она направлялась в Лувр — повидать ту, которую она называла просто Марией: Марию Медичи, королеву-регентшу… мать девушки, прозванной парижанами Мюгеттой-Ландыш, а при крещении нареченной Ландри Кокнаром Флоранс.

Вернемся же теперь к Кончини и его клевретам.

Кончини поскакал вперед, давая понять, что желает уединиться. Конь его бежал мелкой рысью. Королевский фаворит удовлетворенно улыбался, не испытывая ни беспокойства, ни угрызений совести. Он был совершенно уверен, что юная цветочница сама упадет в его объятия. Предвкушая результат удачно проведенной операции, он нисколько не задумывался, к какому гнусному и бесчестному способу ему пришлось прибегнуть, чтобы достичь его.

Следом ехали дворяне. Роктай, Лонгваль, Эйно и Лувиньяк, знавшие о том, какую поистине дикую страсть питает к прекрасной цветочнице Роспиньяк, злорадствовали, понимая, в какое затруднительное положение попал их начальник, и то и дело бросали на него насмешливые взоры.

Однако Роспиньяк не обращал на них никакого внимания. Он смотрел только на Кончини; казалось, глаза его, словно два буравчика, сверлили спину итальянца. Снедаемый ревностью, он шептал страшные проклятия в его адрес:

— Ах, вот как! Значит, этот мерзавец считает, что я позволю ему делать все, что ему заблагорассудится?.. Пускай, пускай крошка идет на улицу Кассе… Я тоже буду там, захочет того синьор Кончини или нет… И клянусь адом, если он только попробует тронуть ее хоть кончиком пальца — я тут же выпущу наружу его вонючие кишки!..

Кончини прибыл к себе на улицу Кассе. Кипящий от гнева Роспиньяк следовал за ним по пятам. Четверо лейтенантов ехали за своим начальником и украдкой посмеивались. То ли по рассеянности, то ли потому, что иметь под рукой личную охрану никогда не помешает, но Кончини не стал отсылать дворян. Он молча направился по лестнице, устланной толстым пушистым ковром. На этот раз Роспиньяк не только не пошел за ним, но и знаком остановил своих подчиненных. Разумеется, он понимал, что не следует мешать Кончини в столь деликатном деле, как любовное свидание. Повелительным тоном Роспиньяк приказал:

— Идите в кордегардию, господа, и не покидайте ее до моего особого распоряжения.

И он указал на маленькую дверь в конце коридора. Роктай, Лувиньяк, Эйно и Лонгваль даже не подозревали о том, что именно замыслил Роспиньяк. Ни один из них не догадывался, что их начальник готов был заколоть Кончини ударом кинжала, лишь бы только не уступить ему девушку, к которой он испытывал столь же жгучую страсть. Они были уверены, что Роспиньяк смолчит так же, как уже смолчал в Фонтене-о-Роз. Но так как на этот раз жертва, приносимая им, будет еще более мучительной, то они жаждали насладиться зрелищем его душевных мук, кои, несомненно, должны были отразиться у него на лице. Только это неблаговидное желание и побуждало их следовать за своим командиром. Однако их постигло разочарование. Приказ был ясен, и, как и все военные, привыкшие соблюдать строгую дисциплину, они подчинились — с недовольными минами, но без возражений.

С трудом сдерживая рвущуюся наружу ревность, Роспиньяк пошел за Кончини. Он как никогда был готов убить своего господина, если тот осмелится, к примеру, поцеловать юную цветочницу.

Поднявшись на второй этаж, королевский фаворит открыл маленькую дверцу и шагнул за порог. В комнате, обставленной в соответствии с вкусами Кончини, то есть с угнетающей роскошью, находилась маленькая Лоиза вместе с той женщиной, которая взяла ее у Стокко. Отдав женщине несколько кратких приказаний, Кончини тотчас же вышел, даже не взглянув на девочку.

Распахнув соседнюю дверь, он очутился в спальне. Посреди нее возвышалась огромная кровать, водруженная на постамент, к которому вели две ступени: настоящий жертвенный алтарь в храме любви. Опустившись в широкое кресло, он принялся ждать, нетерпеливо постукивая ногой по мягкому ковру, устилавшему пол. Ожидание было долгим, очень долгим — часа два, а может быть, и три. Наконец женщина ввела в комнату Мюгетту-Ландыш и неслышно удалилась, плотно прикрыв за собой дверь.

Девушка была необычайно бледна, однако лицо ее выражало спокойствие и неколебимую уверенность в своей правоте. Она стояла, прижав руку к груди, словно пытаясь утихомирить сильно бьющееся сердце. На самом же деле она лихорадочно сжимала рукоятку маленького острого кинжала, спрятанного у нее за корсажем.

Решилась ли она принести себя в жертву омерзительному негодяю? На этот вопрос мы можем смело ответить: нет. Тогда что же она собиралась делать? Она не знала. С того часа, как Кончини похитил ее маленькую Лоизу, пообещав вернуть ее только в случае, если Мюгетта согласится исполнить его гнусные желания, девушка не переставала ломать голову, как бы ей, сохранив честь, спасти ребенка. Но она ничего не могла придумать. Единственное решение, пришедшее ей в голову, было заколоть себя кинжалом на глазах у Кончини.

Другого выхода у нее не было, хотя при одной лишь мысли о столь ужасной гибели кровь стыла у нее в жилах. И это вполне естественно: когда ты молод, когда птицы на ветвях поют счастливую песню любви, когда будущее представляется тебе в розовом свете и ты всем своим существом привязан к жизни — и одно лишь упоминание о смерти погружает тебя в пучину отчаяния.

Но в глубине души Мюгетты жила надежда. И хотя она знала, что помощи ждать неоткуда, она все же надеялась. На что? Разве она знала!.. Возможно, на чудо, которое в последний момент спасет ее и Лоизу…

Увидев Мюгетту, Кончини живо вскочил с кресла и галантно поклонился девушке. Глаза его хищно заблестели, в нем вновь проснулось вожделение.

— Я же говорил, что вы придете! — воскликнул он.

И, задыхаясь от страсти, он вперил в нее свой бесстыдный взор; глазами он уже раздевал юную красавицу, предвкушая обладание ее чистым девственным телом. И ничто не подсказало ему, что невинное дитя, кое он осквернял своим плотоядным взглядом, — его дочь. Шагнув вперед, Кончини, казалось ему, уже почувствовал на губах свежесть поцелуя Мюгетты.

Содрогаясь от отвращения, девушка закрыла глаза. Только сейчас она поняла, какую страшную ошибку совершила, добровольно явившись в логово сладострастного развратника. Но изменить что-либо было поздно; она поняла, что погибла. Ее охватил ужас. Все ее спокойствие и решимость мгновенно улетучились, а в мозгу внезапно мелькнула страшная мысль: убить, безжалостно убить омерзительное чудовище, тянущее к ней свои грязные лапы. С того самого дня, как Кончини увидел ее и стал преследовать, Мюгетта презирала королевского фаворита. Сейчас же в ней пробудилась жгучая, смертельная ненависть.