Иван Апраксин - Поморский капитан

Цепь крепилась к ошейнику, и верхнее кольцо звякало о железо, натирало шею. Когда закован таким образом оказался последний из пленников, всех по очереди спустили вниз – под палубу.

Здесь, в тесном кубрике, обшитом толстыми нестругаными досками, разместилось пятнадцать человек. Кроме десятерых стрельцов там уже были другие пленники, с которыми вновь прибывшим предстояло познакомиться.

В стены кубрика были врезаны массивные железные кольца, к которым корабельный мастер и приклепал конец цепи каждого из рабов. Длина цепи позволяла сделать два шага от стенки, но и в этом не было необходимости – вся каморка была очень тесна. Набитая до отказа людьми, она больше походила на душегубку, в которой нечем дышать и невозможно повернуться.

Окна здесь не было вовсе, и воздух затекал только через дверь, которая вела в узкий корабельный коридорчик. А учитывая, что внутри корабля вонища стояла еще хуже, чем на палубе, пленники сначала подумали, что им предстоит задохнуться насмерть. В трюме отвратительно пахло кислым порохом, человеческими испражнениями и гнилыми продуктами.

Потянув носом, Степан опять подумал о том, что его отец – кормщик поморского коча, а потом и он сам просто убили бы членов команды, доведших судно до такого состояния.

С пленниками, уже сидевшими в трюме, общий язык нашли довольно быстро. Все пятеро оказались рыбаками-эстами, которых обманом заманили на борт корабля.

– Капитан Хаген пристал к берегу возле нашей деревни, – пояснил старший из рыбаков по имени Каск, – он объявил, что хочет купить рыбы и что хорошо заплатит. Мы привезли рыбу прямо к кораблю, и с тех пор мы сидим здесь. Оказалось, что капитану нужна совсем не рыба – он торгует другим товаром.

– Каким? – спросил Степан, уже начиная догадываться…

– Людьми, – ответил Каск, растерянно шмыгнув носом. – Нас захватили на прошлой неделе, и с тех пор мы многое узнали об этом капитане. Вот уж никто из нас не думал, что окажемся рабами.

– Что он говорит? – тревожно поинтересовался у Степана сотник Василий, уже успевший слегка прийти в себя после ранения. Щека перестала кровоточить, хотя сильно болела, но все же сотник оживился:

– Ты понимаешь, что он говорит?

Степан с Лаврентием хорошо понимали эста – его язык оказался очень схож с карельским, только слова он выговаривал по-другому.

– Что с нами теперь будет? – продолжал Василий, держась за щеку, обмотанную тряпкой, пропитавшейся его кровью: – Мы пленники шведского короля? Нас могут обменять после войны, ведь так? У нашего войска ведь тоже много шведских пленников…

– Боюсь, что на это надеяться не стоит, – сказал Степан. – Кажется, мы стали вообще не пленниками, а рабами. И не у шведского короля, а у этого самого капитана Хагена.

Теперь самые ужасные подозрения оправдались. С ними случилось то, чего боятся все солдаты сражающихся армий. Попасть в плен и стать официальным пленником – это далеко не самое страшное. Пленников могут обменять в конце войны, так что кое-кто из тех, что потрусливее, даже стремятся угодить в плен. Хоть и голодно будет, и холодно, и позорно, но зато тебя не убьют, и ты спокойно досидишь до конца войны, а потом вернешься домой.

Но судьба распорядилась иначе. Видимо, командиру шведского отряда не хватало денег, вот он и решил не сдать русских пленных своему начальству, а утаить их и продать. Судя по всему, с капитаном Хагеном у командира имелась предварительная договоренность – Степан помнил, как решительно и быстро шведы погнали их подальше от Нарвы в сторону речного устья…

Что ж, командир здорово нажился, продав пленников. Правда, ему пришлось, наверное, поделиться со своими солдатами добычей. Но все равно, свой куш он отхватил.

– Спроси у него, – кивнул в сторону эста Агафон, – они тут уже люди бывалые. Скоро ль пожрать дадут? А то с утра не евши, можно и ноги протянуть.

– И так протянешь, – злобно бросил Ипат. – В тесноте, да в обиде, да с этой железякой на шее долго не проживешь. Тут дышать нечем, ноги некуда протянуть, а ты – еда, еда…

Степан вдруг заметил, что его друг совсем не принимает участия в разговоре. Лаврентий сидел рядом, привалясь к стене, и глаза его были полузакрыты. Похоже было на то, что колдун впал в забытье.

– С тобой все в порядке? – спросил Степан, легонько ткнув товарища локтем. – Не заболел? Смотри, а то здесь лечить нечем.

Лаврентий открыл глаза, и в них явственно читались испуг и растерянность.

– Камень, – сказал он, – я его все время ощущаю.

Только тут Степан заметил, что Лаврентий сидит с рукой, засунутой за пазуху. Он держал в ладони мешочек с волшебным камнем.

– Камень стал теплым, – пояснил он другу. – Ты же знаешь, камень всегда холодный, даже ледяной.

Да, это Степан помнил хорошо. Даже после лежания на раскаленной сковородке волшебный камень Лаврентия оставался как лед.

Что это могло означать? Отчего волшебный камень вдруг нагрелся?

– Когда это началось? – спросил Степан друга. – Когда ты заметил?

– Как только поднялись на борт, – ответил тот. – Сначала я думал, что мне кажется, но теперь…

Лаврентий уже давно рассказал Степану о том, что камень этот передал ему дедушка, сопроводив напутствием. Называется он Бел-Горюч камень Алатырь. Белый – это цвет камня. Горючий – оттого, что в миг совершения колдовства вдруг вспыхивает неугасимым пламенем, сам оставаясь при этом ледяным.

– Дедушка говорил, что по преданию в море-океане есть остров, – объяснял Лаврентий, – а на том острове растет огромное дерево от самого начала времен. А под тем деревом лежит в земле этот самый камень Алатырь. На камне сидит красная девица – сторожит камень, чтоб никто не подошел. Но если превозмочь девицу, то камень тот исполнит три желания – любые, какие только захочешь.

А этот камешек, который у меня, – только маленький осколочек с того камня. Тот, настоящий, большой Алатырь исполняет любое желание, а этот его осколок – только маленькие.

– Так, значит, – спросил Степан, – есть и другие осколки камня? Не у тебя же одного. Если у тебя есть осколочек, то может быть, и у других людей тоже могут быть?

– Конечно, могут, – сказал Лаврентий, – только я никогда таких людей не встречал. В наших краях точно такого камня больше ни у кого нет.

Вот бы найти тот большой, настоящий Алатырь! Три желания, да еще любых – это много. Так много, что может хватить на всю жизнь.

Какой человек с детства не мечтал, чтобы его желания исполнились? Кто не загадывал для себя эти три самых-самых заветных желания? Правда, с возрастом сами желания изменяются. В детстве ты лежишь ночью у печки, слушаешь, как потрескивают прогоревшие поленья, и глядишь на то, как вспыхивают огоньки, рассыпая искры, и мечтаешь о своих трех желаниях. Желания эти: чтоб отец взял с собой на коче в поход на Грумант; чтоб поймать самую большую рыбину в море и чтоб не нужно вдруг стало по утрам ходить к дьячку учиться грамоте…