Наталья Павлищева - Дмитрий Донской

— Иван Вельяминов утек самовольно. Вместе с купцом сурожским, с которым якшался последнее время, бежали.

— Некоматкой? — зачем-то уточнила Евдокия. Она уже не раз слышала от мужа, что обиженный Вельяминов другом сурожским купчишкам стал. Точно в городе никого более путного нет. А теперь вон и вовсе бежал?

— С ним.

— А может, просто куда в гости на сырную неделю уехали? — робко предположила княгиня. Очень не хотелось верить в предательство родственника. Сразу мелькнула мысль про Машу и Миколу Вельяминовых. Если сказали правду, то и брату изменника не поздоровится.

— Нет, — Дмитрий встал из-за стола. Нахмурившись, остановился у окна. Снаружи доносились крики и визг катающихся со снежных гор москвичей. — Они в Тверь поехали. Вряд ли Михаил Александрович их приглашал на Масленую. — Кулак князя вдруг сжался. — Мог бы догадаться, что неспроста Михаил Тверской вместе со всеми в Переяславль не приехал!

— Митя, ну и пусть Вельяминов тверскому князю служит. Остальные-то тебе.

— Если просто бежали и гадить не станут, то пусть. Но Иван много знает, а у Некоматки-бреха денег, что вшей у бродяги…

Было от чего злиться князю Дмитрию Ивановичу. На общий сбор в Переяславль Михаил Александрович Тверской, осенью на крестины Юрия не приехал. Точно заранее себя от остальных отделял. Да что от остальных, от Москвы он отделялся! А это грозило новой войной с Тверью.

Поплачется вон Мамайке, что Дмитрий своих людей родовитых да купцов иноземных обижает, тот и отдаст ярлык в Тверь. А снова ехать в Орду и нельзя и не на что. Он хорошо понимал, что еще раз обольстить Мамая и его хатуней, как в прошлый раз, не сможет, не получится. И тот же Некомат-брех денег, если нужно, столько даст на подарки ордынцам, что Москве не перебить. Разве что саму Москву продать этим же купцам? — невесело усмехнулся сам с собой князь.

Когда высказал это митрополиту, тот согласно покивал головой. Совсем стар стал Алексий, тяжко ему не только двигаться, но и думать уже. И то, девятый десяток уже землю топчет, на покой бы, а на Москве снова нестроение. Большой беды в бегстве боярина и купца Алексий не увидел, никому отъезжать не заказано, таков древний обычай, и менять его нельзя.

— Да если бы открыто крестное целование сложил, я б его отпустил с миром. А то как тать в ночи бежал!

— Не суетись раньше времени, — вздохнул митрополит и тяжко закашлялся. Глядя на немощного уже старика, Дмитрий вдруг отчетливо понял, что тот не помощник!

Митрополит с трудом перенес поездку в Переяславль, а ведь Дмитрий очень надеялся сделать ему приятное. Владимир Андреевич уговорил приехать туда вместе с собой Сергия. Преподобный занят строительством нового монастыря в Серпухове. Пока сам Владимир ставил новые стены на Красном холме, Сергий следил за закладкой Вознесенской обители. Вспомнив об этом, Дмитрий улыбнулся: брату так хотелось и у себя в новом граде иметь надежную монастырскую опору, видно, мало показалось основанной Алексием Владычной обители, что он обхаживал Сергия, точно парень девку перед сватовством.

Заметив улыбку князя, митрополит подивился:

— Чему?

— Вспомнил Владимира с его серпуховскими заботами…

Да, Владимир Андреевич теперь его единственный помощник, надеялся на тестя, но Дмитрий Константинович Нижегородский как пристяжная в тройке, везти везет, но все в свою сторону смотрит. И зять не мог быть уверен, что если вожжи ослабить, то не свернет нижегородский князь куда не надо.

Хотел ехать в Серпухов, но Владимир вдруг появился сам. Возмужавший, загорелый, красивый… Ему женитьба пошла на пользу. Одно плохо — деток пока нет. Это у Дмитрия с Евдокией как горох сыплются.

Вести о бегстве Ивана Вельяминова не порадовался, покачал головой:

— Плохо то. Не потому, что сбежал, много их бегает, а потому что вместе с купцом сурожским.

Дмитрия больше задевало, что тайно, но брат настаивал на своем:

— Сговор тут, Митрий, и непонятно, как повернется супротив тебя.

— Да как? Ярлык у Мамайки перекупят! Что тогда? Снова все начинать? Кланяться проклятому, выю гнуть, на коленях ползать да подарками отдаривать? И поползал бы, и погнул, если б понимал, что это навсегда! А то в Орде понравилось, станут каждый год от одного к другому перебрасывать.

Владимир Андреевич хоть и молод, но весьма разумен. Он долго молчал, а потом вздохнул:

— Я, Митя, так мыслю. Не с Ордой тут разбираться надо, а со своими русскими князьями.

— Но ярлык-то Орда дает!

— Ты помнишь, как Андрей Константинович от ярлыка в пользу твоего тестя Дмитрия Константиновича отказался? А после Дмитрий Константинович в твою. Вот надо как, чтобы и все остальные отказались в твою пользу.

— Да кто ж откажется?

— А кто и может надеяться? Дмитрий Константинович Нижегородский учен, не станет снова голову подставлять. Олегу Рязанскому не до ярлыка. Остальные с тобой. Остается Михаил Александрович Тверской.

— Да уж, этого хлебом не корми, дай себя Великим князем назвать!

— Мыслю, ему и станет Некомат-брех ярлык покупать.

— И купит ведь, купит! — Дмитрий вскочил, не в силах сдерживаться. Владимир, напротив, сидел как сидел, спокойно глядя на брата.

— Купит обязательно. За твоим Некоматом многие купцы стоят, а ты им не даешь вольного пути к меховому торгу.

— Кто им торговать не дает?! Они же не торга просят, а самим пушнину всю скупать и ее торговлей ведать! А нам что останется? Нашу же рухлядь чужие вдруг будут вывозить!

— И перебить ты купецкие деньги не сможешь…

Князь не выдержал спокойного тона брата, разошелся окончательно:

— Да ты так говоришь, точно сам готов все проклятым генуэзцам отдать! Что мне делать-то?! У своих купцов денег просить — они тоже такое загнут, что сам себе потом не волен станешь, будешь по их подсказке всякое слово говорить! — Он сел на лавку, упершись ладонями в колени, хмуро уставился на образа. — Только волю чувствовать начал, как снова в поддых!

— Значит, надо и Михаила Александрыча заставить бросить мысль о великом княжении.

— Как?! Ныне крестоцелование вроде пустого словоблудия. Клятву дал, клятву снял и снова свободен.

— Не клятвой брать надо, а силой.

— Какой силой?! А ну как снова Ольгерда позовет? Опять разор на московские земли?

— Ты, Митя, не кипятись, а то вон весь красный, как рак вареный. Давай головой холодной думать.

Князь смотрел на младшего брата (давно уж забыл, что Владимир двоюродный, был родней родного, всегда вместе) вытаращив глаза. Молод, а как спокоен и разумен! Вот бы ему самому так. Не умеет ведь, загорается, что солома на ветру, кричит, ругается… Сколько митрополит твердил, что негоже князю прежде злиться, а потом думать, но как себя сдержишь, ежели нутро такое?