Виктор Поротников - Кровавое Крещение «огнем и мечом»

Боярин Смилг, возглавлявший посольство, на прощание сказал Мешко:

— Княже, высоко ты вознесся в своей гордыне, словно орел в поднебесье. Ты взираешь на нас, бужан, как на жалких червей. Однако смею тебе заметить, что и орлы падают с высоты вниз и становятся добычей ничтожных червей. Мы больше не твои данники, князь. Наши старейшины и вече присягнули на верность Владимиру Святославичу. Ты не захотел договариваться миром, так пусть тяжбу нашу разрешит сеча.

Бужане гурьбой вышли из княжеского терема на широкий двор и стали садиться на коней.

Мешко, пребывающий во хмелю, выбежал на крытую теремную террасу и с высоты второго яруса стал кричать послам:

— Проваливайте отсель, пустобрехи сивоусые! Плевать я хотел на вас! Угроз ваших я не страшусь ни капли! Вы поклонились киевскому князю, этому мальчишке, который и в седле-то держаться не может. У князя Владимира душа изнеженной девицы, а его руки не привычны ни к мечу, ни к копью. Все, что умеет князь Владимир, — это обнимать голых наложниц и лобызать их пухлые задницы. Ха-ха!

Сидя верхом на конях, бужане тронулись к воротам замка, которые со скрипом распахнули перед ними польские стражи в длинных кольчугах с копьями в руках.

Разошедшийся не на шутку Мешко продолжал осыпать бужан бранью и угрозами, даже когда послы уже скрылись из глаз, миновав высокий гулкий коридор в мощной воротной башне и деревянный подъемный мост через ров.

До Киева Блуд добирался по занесенным снегом дорогам; зима в этот год выдалась снежная и вьюжная.

Добрыня нисколько не удивился ответу, привезенному Блудом от польского князя.

Блуд встал на сторону тех киевских бояр, которые настаивали дождаться весны и лишь тогда затевать войну с поляками. Добрыня же призывал идти в поход именно в зимнее время, когда реки покрыты льдом и не являются препятствием для рати. Да и Мешко не готов воевать зимой, все его ратные люди в эту пору заняты сбором дани с подвластных сел и городов.

Блуд и его сторонники стали уговаривать Владимира, чтобы он сказал свое княжеское слово и запретил своему дяде даже и думать о походе на поляков в зимнюю стужу. Владимиру было ведомо, что Добрыня собирается и его взять на войну с ляхами, поэтому он охотно поддался на уговоры сторонников Блуда. Добрыня особо не церемонился с Владимиром, оставаясь с ним наедине или в присутствии самых близких людей. Он всегда мог навязать племяннику свою волю. Однако прилюдно где-нибудь на вече или на совете бояр Добрыня, как и все вокруг, выказывал почтение Владимиру и подчинялся всем его повелениям. Все население Киева должно было видеть, что князь Владимир есть властитель на троне, а Добрыня лишь один из его советников.

Чувствуя за собой поддержку многих имовитых киевлян, Владимир все смелее стал вступать в пререкания с Добрыней, выражая недовольство всеми его распоряжениями, касающимися зимнего похода на поляков. Добрыня ходил мрачнее тучи, видя, что его противники с Блудом во главе сумели перетянуть Владимира на свою сторону. И хотя полки и обоз были готовы к выступлению, одно слово Владимира на совете воевод могло перечеркнуть все старания Добрыни.

Тем временем в Киев вновь прибыли послы бужан, сообщившие Владимиру и его воеводам, что их рать готова выступить против ляхов. Был немедленно созван военный совет. Хитрый Добрыня уговорил Владимира, чтобы тот взял на совет и Алову, мол, пусть киевская знать увидит ее беременность. Присутствие Аловы на совете будет в угоду и военачальникам варягов, которые являются главной опорой Владимира здесь, в Киеве.

Перед советом Добрыня встречался с глазу на глаз с боярином Смилгом, главой посольства бужан. От него он узнал подробности поездки бужан к князю Мешко. Добрыня надоумил Смилга, как ему вести себя в разговоре с Владимиром, дабы сподвигнуть его на войну с ляхами.

Смилг выполнил все наставления Добрыни. Едва Смилгу дали слово на совете, как он отвесил низкий поклон Владимиру и Алове, восседающим на небольшом возвышении. После чего Смилг заговорил о причинах, подтолкнувших бужан к войне с поляками. Красочно и эмоционально Смилг живописал свою встречу с польским князем в Гнёзно, упомянув и том, каким грубым отказом ответил Мешко на требования бужан, и о том, сколько словесного презрения он вылил на князя Владимира. Смилг не просто повторил все сказанное подвыпившим Мешко, но, по совету Добрыни, многое добавил от себя, чтобы вогнать в краску чувствительного Владимира.

Выслушав Смилга, Владимир пришел в бешенство. Вскочив с трона, он объявил боярам и воеводам, что полки завтра же выступят в поход, что он сам возглавит рать.

— Я покажу Мешко, этому гнусному борову, умеет ли моя рука держать меч! — гневно выкрикивал Владимир, размахивая руками и отталкивая от себя вельмож, которые пытались его успокоить. — Свинорылый мерзавец! Гнусное отродье! Не трогай меня, Блуд. Ты небось заодно с негодяем Мешко. Ты долго гостил у этого пузатого ублюдка, жрал его яства, пил его вино. Мешко небось и при тебе оскорблял меня по-всякому, а ты помалкивал или поддакивал, лисья душа. Пошел вон отсюда! И ты, Слуда, отойди от меня. Я не хочу тебя слушать! А тебя, Сфирн, и подавно. В ваших наставлениях я не нуждаюсь, у меня своя голова на плечах. Я хочу отрубить Мешко башку и насадить ее на кол! А сыночка Мешко я велю насадить на кол голой задницей! О чем вы мне талдычите, бояре? Какие снега, какой холод?.. Не удержат меня ни снега, ни морозы! Сидите дома, трусы, а я иду в поход на ляхов! Завтра же!

Добрыня подскочил к Владимиру с сияющим лицом, стал трясти его за руку, приговаривая:

— Вот это по-княжески, племяш. Это по-молодецки! Утер ты носы всем этим лизоблюдам, показал им свою железную волю! — Добрыня небрежно кивнул на кучку бояр в длинных парчовых одеяниях. — Пусть знают они, что воля твоя — закон. Скоро и Мешко узнает силу твоего гнева, племяш. Верно молвишь, пусть трусы дома остаются, с тобой в поход храбрецы и удальцы пойдут, благо таких у нас в войске хватает.

Отыскав взглядом в толпе бояр чернобородого Смилга, Добрыня подмигнул ему с видом заговорщика, мол, дело сделано, и теперь можно смело заступать ногой в стремя.

Прошло полмесяца с тех пор, как Мешко грубо выпроводил из своего замка послов бужан. Однажды Мешко насмешливо заметил своим приближенным, мол, бужане пригрозили ему войной, а сами не смеют носа высунуть из своих лесов и оврагов. Не иначе бужане понадеялись на киевского князя, на его дружину, но, видимо, князь Владимир почел за лучшее для себя не ходить войной на Польшу.

«Как растают снега, я припомню бужанам их дерзость, пройду по их земле с огнем и мечом!» — зловеще добавил Мешко.

Польский князь был злопамятен и мстителен, он не чурался подлости и коварства, если это сулило ему выгоду. Воевать Мешко любил, в последние несколько лет удача сопутствовала ему во всех походах. С тех пор как Мешко принял христианство в его латинской форме, у него наладились отношения с германским императором Оттоном и австрийским герцогом Леопольдом, происходившим из боковой ветви баварских герцогов Виттельсбахов. Этому же способствовала женитьба Мешко на знатной немке, дочери вассала германского императора. Папа римский прислал Мешко благодарственную грамоту-буллу, в которой ему воздавалась похвала за искоренение язычества на польских землях и за неустанную борьбу с язычеством на землях поморян, мазовшан и пруссов.