Дадли Поуп - Рэймидж и барабанный бой

Саутвик был рад, что поверка и церковная служба закончены, и наблюдал за горсткой матросов, пляшущих на баке, в то время как Джон Смит Второй, взгромоздившись на брашпиль, терзал свою скрипку; он был благодарен судьбе, что у «Кэтлин» такая хорошая команда. Из шестидесяти трех человек на борту он хотел бы сменить только пару, тогда как на большинстве судов, на которых он ранее служил, было лишь двое действительно хороших моряков из пяти.

Но, будьте уверены, мистер Рэймидж что-нибудь да найдет, думал он с сожалением. Каждый капитан, под чьим началом он когда-либо служил, выискивал крошки толченого кирпича, песок, грязную медяшку или слегка заплесневелую булку в хлебном ларе. Но не мистер Рэймидж. Почти из двухсот пушечных ядер на стойках около карронад он выбрал два, у которых было достаточно много ржавчины под черной краской, чтобы они утратили абсолютно сферическую форму, так что они могут застрять в стволе при заряжании и при выстреле полетят неизвестно куда. Человек, который заметил это, не замеряя все ядра подряд, может видеть через четырехдюймовую доску. И все же Саутвик охотно признавал, что хотя Рэймидж по сути еще мальчишка, он первый капитан, у которого он когда-либо служил под началом, более обеспокоенный боеспособностью корабля, чем тем, насколько все на нем вымыто и надраено, — и это чертовски хорошо, когда идет война. После двадцати шести лет в море он никогда бы не поверил, что будет каждый день наблюдать, как матросы физически наслаждаются тяжелейшими трехчасовыми орудийными учениями под палящим предполуденным солнцем, а потом еще два часа перед тем, как дудки просвистят им уносить койки вниз. Однако многое из этого происходит благодаря маркизе. Саутвик не знал, было ли это ее идеей или мистера Рэймиджа, но когда она стояла на палубе с часами мистера Рэймиджа в руке, засекая время, матросы готовы были пасть к ее ногам. И еще приятнее завершался день, когда маркиза вручала в качестве приза орудийному расчету, первым выкрикнувшему «К стрельбе готов!» большее число раз, бутылку бренди из личных запасов мистера Рэймиджа.

Но Саутвик был уверен, что «Кэтлин» — счастливый и боеспособный корабль просто потому, что несмотря на молодость, каждый человек на борту доверяет мистеру Рэймиджу как капитану. Двадцать шесть лет в море научили штурмана, что доверие — единственное, что имеет значение. Конечно, согласно инструкциям, матросы должны приветствовать капитана и называть его «сэр», но они делали бы это и без инструкций. Хотя он не упустит случая обругать за слабо натянутый парус или медленное выдвижение орудия, команда знает, что мистер Рэймидж может сделать большинство вещей лучше, чем они, и при первой возможности он это ловко доказывает — всегда с дерзкой улыбкой, которую его матросы воспринимают не как обиду, а как своего рода вызов.

Внезапно вспомнив, что все еще держит в руке квадрант, Саутвик поднял грифельную доску и спустился в каюту, чтобы записать результаты наблюдений, проделанных в полдень. Мистер Рэймидж скоро призовет его к подведению итогов дня, так как в море новый день начинается именно в полдень.

Рэймиджу хотелось петь. Он наблюдал крохотный след ветра, танцующий на волнах с северной стороны; ветер усиливался и приближался к «Кэтлин». Спустя минуту-другую он наблюдал, как матросы радостно кричат, натягивая фалы, ставя большой грот, потом самый большой кливер куттера и фок. Несколько мгновений спустя оба топселя были установлены, и в то время как матросы оттягивали шкоты согласно распоряжениям Саутвика, Рэймидж смотрел то на часы, то на передние шкаторины парусов.

Когда штурман увидел, что последний парус установлен должным образом, он крикнул: «Крепи их!» шкотовым и обернулся к Рэймиджу, вопрошающе глядя на него. Рэймидж, зная, что матросы тоже замерли, глядя на него, нарочито медленно убрал часы в карман и покачал головой. Саутвик выглядел удрученным, и разочарование матросов было так очевидно, что он немного устыдился своего обмана и объявил с усмешкой:

— Ладно, ладно! Вы только что побили рекорд — на полминуты!

Саутвик хлопнул по колену с восхищением — он, очевидно, думал о нескольких секундах — и матросы смеялись, когда штурман распустил их. Саутвик и все, кроме вахтенных, спустились вниз. Рэймидж, разочарованный тем, что Джанны нет на палубе теперь, когда «Кэтлин» идет полным ходом, не стал посылать за нею, чтобы вместе насладиться бризом, потому что она могла уже спать. Тут без всякой очевидной причины ему внезапно стало не по себе, и он вспомнил, как его мать иногда вздрагивала и говорила: «Кто-то ходит по моей могиле!».

Трезвый Джон Смит Второй казался хитрым как лис, и это впечатление усиливалось всем видом его тощего и верткого тела, но как только он осушал свою порцию грога — и все остальные, выигранные у товарищей, — черты лица смягчались, взгляд переставал метаться из стороны в сторону, и он обретал блаженный вид браконьера после успешного ночного набега на охотничьи угодья сквайра. Записанный в судовом журнале как матрос с отметкой «Второй», чтобы отличить его от другого моряка с тем же именем, Смит был также оркестром «Кэтлин». У него была скрипка и он любил играть на ней, будучи в подпитии, так что воскресенье было для него трудовым днем. Он играл гимны во время утренней службы, а днем сидел на тумбе брашпиля и наяривал вовсю, покуда другие матросы плясали.

Рэймидж стоял на вахте всего полчаса, и хотя он ценил Смита и как моряка, и как затейника, скрашивающего матросскую жизнь, пиликанье скрипки терзало его музыкальное ухо, так что Рэймидж испытывал желание выстрелом из пистолета выбить скрипку из ловких пальцев Джона Смита Второго.

Тут он как раз вспомнил про ящик с дуэльными пистолетами, которые вице-король Корсики, сэр Гильберт Эллиот, старый друг его семьи, прислал ему в подарок на борт корабля в Бастии, когда услышал, что Рэймиджу доверили его первое командование. Он еще не имел времени испытать их, и теперь была подходящая возможность. Он передал поручение по команде, и несколько минут спустя Джексон принес ящик из красного дерева, окантованный медью, открыл его на крышке светового люка и начал стирать с пистолетов защитный слой смазки. Это была красиво подобранная пара, изготовленная Джозефом Мэнтоном, — его эмблема в виде льва и единорога украшала крышку ящика. У каждого пистолета был длинный шестигранный ствол и рукоять с отделкой из зернистой древесины грецкого ореха.

Рэймидж поднял один. Пистолет был отлично уравновешен. Рукоять вписывалась в ладонь, как если бы пистолет был естественным продолжением кисти, указательный палец сразу лег на спусковой крючок, словно оружие было сделано специально под его руку. Ящик из красного дерева был оснащен формой для отливки пуль, штампом для вырубки пыжей, фляжкой с порохом и коробкой запасных кремней. Набор, признал Рэймидж, делал честь оружейнику с Ганновер-Сквер и оправдывал гордую надпись на эмблеме: