Юрий Никитин - О доблестном рыцаре Гае Гисборне

— Хорошо бы, — согласился Гай.

— Пройдемте, — пригласил аббат. — Покажу нашу гордость…

Гай шел за ним, крутил головой, удивляясь и изумляясь, монахи хитры на выдумки, а в одном месте вообще остановился, хотя аббат звал идти дальше.

Массивные железные решетки, каждая весом более четырехсот фунтов, явно выкованы прямо здесь же самими монахами, что могут поучить кузнечному делу лучших мастеров Англии. Сейчас вот, меняя направление русла, они заставляют воду течь, куда желают, и тем самым у рыб в их водоемах всегда чистая проточная вода, а у тех, кто любит тихие пруды со стоячей водой, как те же карпы, вода если и меняется, то по капельке.

Аббат вернулся и, остановившись рядом, пояснил скромно:

— Наш устав запрещает нам вкушать мясо, так как оно разжигает страсти и похоть. Потому только рыба… У нас сто пятьдесят садков, а пресноводная рыба, как вы знаете, намного вкуснее и питательнее, чем морская. За время прошлого поста мы съели шестьсот больших рыбин…

Гай сглотнул слюну, в прозрачной воде плавают огромные толстые карпы, шевелят вздутыми, как у юных девушек, губами, глаза кроткие, сонные, рыбам здесь хорошо, вода чистая, свежая, кормят всегда вовремя…

— Я смотрю, — заметил он, — у вас щуки отдельно, мальки отдельно…

Аббат воскликнул:

— Еще бы! А вот там, видите, специально отобранные самки и двухлетние рыбы. У нас в ходу еще искусственное оплодотворение рыб, еще повышает разводимость…

Гай спросил с сомнением:

— И все съедаете?

Аббат взглянул с мягким укором:

— Как можно? Продаем оптом трехлеток. Особенно берут карпов, а так вообще-то разводим еще форель, окуней. В большой цене угри. У нас двенадцать водяных мельниц ниже по реке, оттуда каждый присылает в монастырь по сто рыбин. Жителям тоже разрешаем ловить в наших реках, но только мелкую рыбу, а также раков, угрей, гольянчиков… Если же случайно поймают мальков, то им наказано выпускать обратно в реку.

— И выпускают? — спросил Гай с сомнением.

Аббат вздохнул, перекрестился.

— Человек все еще грешен, ваша милость.

— Это я заметил, — согласился Гай. — Только мои методы увещевания не творить зло несколько проще.

— Проще, — ответил аббат, — не всегда… хорошо.

— Вы правы, святой отец, — сказал Гай. — Надеюсь, когда-то моя работа станет ненужной.

Аббат грустно улыбнулся.

— А теперь, сын мой, время трапезы. Откушай с нами, а потом продолжим разговор.

Он ушел, ему нужно обязательно переодеться, молчаливый монах появился, словно из ниоткуда, и жестом пригласил Гая идти за ним.

В большом продолговатом зале стол уже накрыт, монахи входят тихо и степенно, садятся и ждут. Гаю указали свободное место, он сел и почти сразу же поднялся вместе со всеми, когда в дверях появился настоятель монастыря.

Монахи, мелькнула непрошеная мысль, создают, развивают и вносят в мир Европы такое необычное явление, как этикет. Во Франции он это видел особенно четко, а пока что даже за столом у королей пирующие ведут себя, как дикие звери: хватают руками самые лакомые куски, отпихивают соседей, громко хохочут так, что изо рта выскакивают полупережеванные куски, кости и жилы выплевывают прямо на стол или соседу на блюдо и ржут, довольные своим остроумием, жирные пальцы вытирают о скатерть или об одежду подносящих еду слуг.

А здесь все, тщательно вымыв руки, чего не делают даже короли, приходят строго вовремя, встали у своих мест и ждут прихода аббата, что тоже не задерживается, аббат произносит короткую молитву, что есть сигнал к началу трапезы. Едят тихо, ножи и ложки не стучат, о тарелки не звякают, даже орехи нельзя разгрызать, а только вскрывать ножом, нельзя есть хлеб до первой подачи блюд, нельзя пить с набитым ртом…

Монах должен есть то, что подали, и в исключительных случаях может приличным жестом отказаться от предлагаемого. Неприлично заглядывать в тарелку к соседу, озираться по сторонам, нужно сидеть спокойно и строго, опустив глаза в свою тарелку. Хлеб резать тоже только аккуратными слоями, а не ломтями, внимательно слушать чтение, вкушать благоговейно и достойно. Если же у одного из соседей чего-то недостает, можно кивком указать прислуживающему, так же кивком монах благодарит брата, подавшего ему недостающее. Крошки за собой монах собирает либо своим ножом, либо маленькой щеточкой, специально предназначенной для этих целей. Следует быть аккуратным, чтобы не повредить скатерть, не разрешается сморкаться в салфетку, ею также нельзя чистить зубы или утирать кровь из носа.

Пить можно только сидя, а стакан или чашу держать обеими руками, почитая память отцов за их первоначальную простоту. Нельзя жаловаться, если на стол забыли что-то подать. Это заметят и все поправят. Но можно привлечь к себе внимание прислужника, чтобы указать, что чего-то недостает у его соседа. Это проявление милосердия. Гай помнил случай, о котором со смехом рассказывали крестоносцы в походе: однажды монах обнаружил в своей тарелке огромного таракана. Что делать? Жаловаться нельзя. Есть такую пищу — тем более, к тому же грешно. Но можно проявить милосердие и выступить в защиту своих соседей. Монах осторожно подзывает к себе прислужника и шепчет: «Почему же отец Ансельм не имеет права на таракана?»

Аббат сказал Гаю с извиняющейся улыбкой:

— Простите, ваша милость, как я уже говорил, мясо мы не едим, так что придется вам довольствоваться, как и мы все, птицей…

— А птица не мясо? — спросил Гай.

Аббат перекрестился.

— Птицы сотворены Господом в один день с рыбами, потому они не мясо.

— Те, которые плавают?

— И которые летают.

Дальше вкушали молча, Гай поглядывал на монахов, и странное чувство заползало в грудь все глубже. Они живут не так, «как все люди», над ними свысока хохочет каждый мужик в трактире, но значит ли это, что тот туповатый крестьянин прав, а они живут неправильно?

А может, это весь мир живет неправильно?

Крестьянин, к которому послал аббат, сперва упирался и уверял, что ничего не видел и не знает, Гай заметил, строго глядя ему в глаза, что может привлечь за браконьерство, улики найдет, это нетрудно, но если укажет логово разбойников, то он, ноттингемский шериф, закроет глаза на его прошлые грехи.

Бедный браконьер вздыхал и охал, потом проговорил тихонько:

— Если узнают, меня со всей семьей уничтожат! А у меня жена еще молодая и детей семеро…

Гай сказал так же тихо:

— А ты разве не слышал, что мы в трех милях отсюда истребили две шайки?.. Ни один не ушел!

— Хорошо, — сказал он обреченно, — я проведу. Только отряд надо большой. Их побольше, чем у Кнуда Железнорукого…

— Откуда знаешь? — спросил Гай. — Ладно, не отвечай. Даже если сам был одним из них, мне важнее то, что сейчас живешь с семьей и растишь детей. Я соберу отряд и приеду. Никуда не исчезай!