Наталья Павлищева - Царь Грозный

– Кем запрещено?

Служка пробормотал в ответ что-то невразумительное и поспешил исчезнуть с глаз долой от дотошного игумена, не ровен час придется сказать что противное опричнине, окажешься у Малюты Скуратова на дознании…

Филипп даже затекшие ноги разминать не стал, широким шагом отправился в келейный дом. Полы его рясы развевались. Заметив это из окна верхнего яруса, где в своей келье ждал гостя, благовещенский протопоп Власий усмехнулся: в возрасте Соловецкий игумен, ему уж почитай шесть десятков, а шаг, как и прежде, широк и скор. На пользу Филиппу соловецкие труды, на пользу…

Игумена провели к протопопу, но, даже не успев поздороваться, гость с порога потребовал отчета:

– Кто это у вас не дозволяет покоить с миром умерших?!

– А государь! – сощурил на него глаза Власий.

– Кто?! – обомлел Филипп.

– Ты, святой отец, вот что, ты не шуми, а с дороги вымойся, баньку уже велено истопить, отдохни, потрапезничай, а уж потом я тебе все обскажу как есть… – Священник тяжело вздохнул. – А на Москве, да и не только здесь, нынче тяжело, не то что у тебя на островах. И чего тебе в спокойствии не сиделось? – сокрушенно развел руками протопоп.

Игумен мрачно пробормотал:

– Зван был! Да только не митрополитом, а почему-то государем.

Поп замер, не зевнув до конца, с трудом проглотил застрявший зевок и почти шепотом поинтересовался:

– Как это зван?

– Грамота прислана, чтоб немедля в Москву ехал. – Филиппа насторожил этот явный испуг Власия. Тот, конечно, не из самых смелых, но не так же пугаться!

Власий подвинулся к игумену бочком и уже совсем шепотом спросил, почему-то оглядываясь на дверь:

– А кем та грамота писана?

– Государем, – так же осторожно повторил гость.

– И… все?

– Нет, еще архиепископом Новгородским Пименом.

Власий вздохнул с явным облегчением, даже выступивший пот с лица смахнул и дыхание перевел.

– А чего ты так испугался? – Все, что происходило вокруг него в Москве, Филиппу не нравилось уже совсем. Конечно, он слышал об опричнине, братья писали, да и монахи рассказывали, но никогда бы не подумал, что люди могут вот так бояться! Наяву это было как страшный сон.

– Это хорошо, что Пименом подписано, – словно не слыша вопроса, пробормотал поп.

– Да что у вас тут творится?! – не выдержал всегда спокойный Филипп.

Власий слезливо поморгал на него глазками и посоветовал:

– Сходи пока в баньку, святой отец. После все расскажу.

То, что услышал позже Филипп, повергло его просто в ужас.

– Так чего ж вы не выступите супротив?! Все вместе и сказали бы государю, что не след так души человеческие губить…

– Ага, – осторожно оглядываясь, возразил Власий, – вместе к Григорию Лукьяновичу на дыбу и отправились бы.

– Скуратову, что ли?

– Вот, вот, к нему… Он у нас ныне сыском заправляет, изменников ищет и пытает, чтоб свою вину признавали.

– А если не признают? – усмехнулся Филипп. Смешок вышел не очень веселым.

– Признаются, у него любой признается… И с собой еще с десяток оговорит. – Власий скорбно вздохнул, присел на лавку и снова обтер платом пот с чела. – Все одно тем, кто к Малюте попал, обратного хода нет. Ежели никого не оговорит или за собой вины не объявит, то смертушку там и найдет.

– А мертвецов что, на улицу выбрасывают? – покоробило от одной мысли игумена.

– Не, те, кто валяются, легкой, считай, смертью померли. Таких не пытали, их попросту удушили или забили до смерти на улице. Таких не хоронят, только иногда собакам скармливают.

Теперь уже ноги не удержали и Филиппа. Власий утешать не стал, сочувственно напутствовал:

– Ты привыкай, святой отец. Привыкай молчать, лишнего ни с кем не говорить, словно и не замечаешь ничего.

Но сразу понял, что совет зряшный, лицо Соловецкого игумена с каждой минутой становилось все жестче и даже злее. И решил дать последний совет:

– Святой отец, ты с архиепископом Пименом не ссорься, опасно. Он ныне у государя в чести, а человек злопамятный, прости его, Господи. Осторожней.

Долго не мог заснуть в первую ночь в Москве Колычев. Многое услышал от протопопа Власия, тот устал перечислять загубленных опричниками. Хотелось одного: поскорее уехать обратно в свою обитель и забыть увиденное и услышанное как ночной кошмар. Временами игумену казалось, что стоит ущипнуть себя за руку, и проснешься, все вернется на круги своя… Украдкой даже щипал, не помогало, кошмар прекращаться не желал. Вокруг была все та же Москва с ее нынешним ужасом – опричниной.

Наконец к утру Филипп принялся размышлять о том, к чему он сам зван под государевы очи. Небось отправит в какой ближний монастырь? Или предложит превратить его собственный в тюрьму для неугодных? Решил отказаться, не его то дело. Пусть уж Григорий Лукьянович пытает и казнит, а архиепископ Пимен все освящает. С него самого хватит дальних Соловков.

На утренней молитве в соборе Власий тревожно заглянул в лицо соловецкому игумену:

– Да ты спал ли, святой отец? Замученный больно…

Филипп мрачно отмахнулся:

– Благодарствую…

Он раздумывал, как теперь быть. Приехал, так надо под царские очи являться. Но только вчера у государя побывали земские. Их Собор закончился в день святого Зосимы 2 июля. Земские челобитчики поднесли государю грамоту с нижайшей просьбой убрать с их шеи опричников, которые чинят обиды, бьют, режут, давят и под конец убивают невинных людей. Царь не только не стал разбираться в этой жалобе, но и приказал взять под стражу самих просителей!

А архиепископ Пимен, который во главе Русской Церкви, пока нет митрополита, не заступился! Что же это за пастырь, если людей за одно только слово просьбы в узилище отправляют, а он молчит?! Почему же молчат остальные святители? Что с самой Церковью?! Где голоса заступников людских перед государем?

Вопросы, вопросы, вопросы…

На них не мог ответить благовещенский священник, сам не знал. Святители каждый о своем пекутся, слова сказать боятся против царя. Неужто не найдется, кому глаза Ивану Васильевичу на его опричников открыть? Неужто царь сам не ведает, что его подручные творят? Но если и ведает, то попустительствует. Дело святителей укорить его в том.

Власий сокрушенно качал головой: и рта открыть не успеешь. Филипп ужасался:

– Да ведь не волен государь над святителями. Не его право карать монахов, они во власти Собора и подобных себе.

– А подобные кто? Митрополита нет, всем Пимен заправляет, а он царев пособник. Только что сам не записался рядом со Скуратовым у дыбы стоять! Да вон еще чудовский Левкий… Тоже хорош больно.

О Левкии Филипп уже был не единожды наслышан. В сторону Чудовского игумена впору плеваться, он давным-давно главный пособник в царских непотребствах и разгулах. Филипп с трудом остановил сам себя – негоже осуждать всех и вся, это тоже не по-божески…