Гэри Дженнингс - Ацтек. Том 2. Поверженные боги

Должно быть, Кортес пожалел, что у него нет лучших союзников, чем тотонаки, с их оружием, сделанным главным образом из рыл рыбы-пилы и заостренных костей, и щитами, представлявшими собой всего лишь панцири морских черепах. Но если белый вождь и встревожился, он не растерялся: сохранил спокойствие и спрятал основные свои ударные силы в укрытии. Тлашкалтеки увидели лишь его самого и пеших белых воинов. Все лошади, включая собственную лошадь Кортеса, по его приказу находились в лесу, вне поля зрения вражеской армии.

Как требовал того обычай, несколько знатных тлашкалтеков выступили вперед, пересекли разделявшую два войска зеленую равнину и церемонно преподнесли противнику военные дары — символическое оружие, мантии из перьев и щиты. Таков был ритуал вызова на бой. Кортес намеренно затянул эту церемонию, потребовав, чтобы ему растолковали ее значение. Замечу, к слову, что к тому времени он уже редко прибегал к услугам Агиляра, ибо пресловутая Малинцин, проявив удивительное усердие, добилась немалых успехов в изучении испанского языка. Впрочем, вряд ли есть лучшее место для ознакомления с любым языком, чем постель. Так или иначе, Кортес выслушал вождей тлашкалтеков, затем — перевод Малинцин, после чего выступил с собственным заявлением, зачитав развернутый свиток. Женщина переводила эту речь вождям, а я сейчас могу пересказать ее слово в слово, ибо то же самое провозглашалось испанцами возле каждого города и селения, большого и малого, если только тамошние жители выказывали намерение преградить чужеземцам дорогу. Сперва Кортес потребовал, чтобы их беспрепятственно пропустили дальше, а потом сказал:

— Но если вы не подчинитесь, тогда с помощью всемогущего Бога я проложу себе путь силой. Я начну с вами войну всеми имеющимися средствами, дабы принудить к повиновению нашей Святой Церкви и нашему королю Карл осу. Я заберу ваших жен и детей и сделаю их своими рабами или продам, если то будет угодно его величеству. Я завладею вашим имуществом, разрушу ваши дома и буду причинять вам такие бедствия и невзгоды, какие только смогу и каких заслуживают взбунтовавшиеся подданные, отказывающиеся подчиниться своему законному монарху. Так что учтите, виновны в этих бедствиях и невзгодах будете вы сами, а не его величество, не я и не люди, служащие под моим началом, и вся пролитая кровь будет на вашей совести.

Можно себе представить, как возмутили вождей тлашкалтеков дерзкие слова о том, что они будто бы являются подданными какого-то чужеземца или проявляют своеволие и неповиновение неизвестному королю, защищая собственную границу. В общем, эти надменные слова Кортеса лишь разожгли в них желание битвы — и чем более кровавой она будет, тем лучше. Поэтому тлашкатлеки, не удостоив противника ответом, повернулись и направились к своему строю — туда, где все громче гремели боевые барабаны и все пронзительнее завывали флейты.

Но этот обмен формальностями дал людям Кортеса достаточно времени, чтобы собраться и установить десять пушек с большими жерлами и четыре поменьше. Орудия белые люди зарядили не разбивающими дома, похожими на мячи ядрами, а зазубренными кусками металла, битым стеклом, гравием и тому подобным. Готовые к бою аркебузы были установлены на опоры, тугие арбалеты взведены и наведены на цель. Кортес быстро отдал приказы, а Малинцин повторила их в переводе для союзных войск, после чего торопливо удалилась с поля боя в безопасный тыл.

Кортес и его люди стояли в строю, некоторые — припав на одно колено, в то время как всадники под защитой леса уже сидели в седлах. Испанцы терпеливо ждали, не трогаясь с места, тогда как сплошная стена желтого и белого, колыхнувшись, устремилась вперед. Тучи стрел дугой полетели через поле, и тысячи воинов ударили оружием о щиты, взревели ягуарами или издали другие боевые кличи.

Тлашкалтеки ожидали, что враг, как обычно, ринется им навстречу, но ни Кортес, ни его люди даже не сдвинулись с места. Он лишь вскричал: «За Сантьяго!» — и гром его пушек заглушил боевые кличи тлашкалтеков, как заглушает гроза стрекотание сверчков. Вся первая шеренга нападавших была разорвана в клочья, превратившись в кровавые ошметки. Люди во втором ряду просто попадали замертво, причем, как казалось тлашкалтекам, без всякой видимой причины, поскольку пули аркебуз и короткие стрелы арбалетов, прошив толстые стеганые доспехи, исчезли внутри. Едва смолк грохот пушек, как послышался новый громовой раскат — это из леса во весь опор вылетели с копьями наперевес белые всадники. Они нанизывали противников на копья, словно мясо на вертела, а когда их копья уже не могли собрать больше тел, всадники побросали их, выхватили из ножен стальные мечи и принялись разить ими так, что в воздух полетели отрубленные конечности и даже отсеченные с одного взмаха головы. Свирепые псы устремились на тлашкалтеков, разрывая клыками хлопчатобумажные доспехи. Естественно, что не ожидавшие ничего подобного, захваченные врасплох воины Тлашкалы дрогнули. Строй их распался, они сбивались в беспорядочные кучки, отчаянно, но почти безрезультатно размахивая при этом своим оружием. Их благородные воители и куачики пытались по возможности подбодрить растерявшихся людей, они восстанавливали строй и вновь бросали воинов в наступление, однако к тому времени испанцы успевали перезарядить пушки, аркебузы и арбалеты. Каждую новую атаку встречал очередной мощный залп смертоносных снарядов, наносивших атакующим немыслимый урон, и она захлебывалась кровью. В общем, мне нет нужды пересказывать каждую деталь этого одностороннего побоища, ибо все, что произошло в тот день, хорошо известно. В любом случае, я могу описать это только со слов выживших бойцов, хотя позднее мне и самому довелось стать свидетелем подобной резни.

Тлашкалтеки бежали с поля боя, преследуемые союзными Кортесу тотонаками, громко и злорадно ликовавшими — они считали, что одержали победу в сражении, в котором от них только и требовалось, что добивать раненых да разить в спину пытавшихся убежать. В тот несчастный день тлашкалтеки оставили на поле боя около одной трети всех своих сил, враг же понес лишь весьма незначительные потери. Пала, как я слышал, одна лошадь, нескольких испанцев задели первые стрелы, да еще несколько человек были ранены серьезнее, удачными ударами обсидиановых мечей. Но ни один белый воин не был убит или хотя бы выведен из строя на долгое время.

Когда уцелевшие тлашкалтеки обратились в бегство, Кортес и его люди разбили лагерь прямо там же, на поле боя, чтобы перевязать свои немногочисленные раны и отпраздновать победу.

Несмотря на понесенные ими ужасающие потери, тлащкалтеки проявили высокую доблесть и не покорились чужеземцам. К сожалению, этому гордому, отважному, непокорному народу помимо великого мужества была присуща также неколебимая вера в непогрешимость своих провидцев, прорицателей и колдунов. Вечером все того же бедственного дня военный вождь Шикотенкатль собрал своих мудрецов и спросил: