Гэри Дженнингс - Ацтек. Том 2. Поверженные боги

— Цаа! — в ужасе вскричала Бью. — Что ты делаешь? Зачем?

— Молчи, женщина! — рявкнул Сердитый на Всех. Потом он схватил меня за плечо, что, вероятно, и не дало мне рухнуть на землю рядом с покойным, и сказал: — Микстли, может быть, мы еще успеем…

— Нет, — покачал я головой. — Ты же сам слышал, что его благословили костью. Всё было сделано, как требует бог.

— До чего же мне тебя жаль! — промолвил Куаланкуи с хриплым вздохом.

Один из его старинных товарищей взял меня за другую руку и сказал:

— Он выразил наши общие чувства, юный Микстли. Может быть, тебе лучше подождать здесь, а мы сами перейдем реку?

— Нет! Я пока еще командир и сам распоряжусь, что будем делать дальше!

Старик кивнул, потом возвысил голос и крикнул сбившимся в кучку на тропе солдатам:

— Эй, бойцы, слушай мою команду! Развернуться цепью вдоль реки! Шевелись!

— Скажи мне, что случилось? — вскричала Бью, заламывая руки. — Что мы будем сейчас делать?

— Ничего, — словно со стороны услышал я свой собственный голос. — От тебя ничего не требуется, Бью. — Я проглотил ком в горле, поморгал затуманившимися глазами и собрал все силы, чтобы стоять прямо. — Ты ничего не делай, просто оставайся здесь, на этом берегу. И что бы ни творилось за рекой, сколько бы это ни продолжалось, не трогайся с места, пока я не вернусь за тобой.

— Остаться здесь? Одной? С этим? — Она указала на труп.

— Вот уж его-то, — сказал я, — бояться как раз нечего. Мерзавцу повезло: ярость ослепила меня, и он обрел незаслуженно легкую смерть.

— Эй, бойцы! — зычно выкрикнул Сердитый на Всех. — Слушай мою команду! Развернутой цепью входим в воду, пересекаем реку вброд и окружаем деревню. Делаем это крадучись, чтобы никто ничего не услышал и не ускользнул. Потом ждите приказа. Микстли, если ты считаешь, что так нужно, тогда идем.

— Да, так нужно, — отозвался я и первым вошел в воду.

Ночипа говорила, что будет танцевать для жителей Йанкуитлана — так оно и вышло. Только танец этот был не тем изящным и сдержанным, какой я привык видеть. В алых отблесках костра было видно, что моя дочка, совершенно нагая, скачет и приплясывает, неприлично расставив ноги и размахивая руками с зажатыми в них белыми палочками, которыми то и дело доставалось по голове кому-нибудь из восторженных зрителей, пританцовывавших рядом. Невольно, сам того не желая, я поднес к глазу топаз. На Ночипе было надето лишь ожерелье — то самое, подаренное мною опаловое ожерелье, к которому я каждый год, в день ее рождения, добавлял по камню. Оно увеличилось на восемь опалов — всего лишь столько лет прошло с тех пор, как дочка получила от меня этот подарок. Ее обычно заплетенные в косы волосы были распущены, спутались и висели клочьями. Маленькие груди, так же как и ягодицы, еще не утратили упругости, но между ног, на месте нежной, почти незаметной девичьей тепили находилась дыра. Дыра, из которой торчал болтающийся мужской тепули и свисал трясущийся мешочек ололтин. Белые штуковины, которыми моя дочка размахивала, были ее собственными бедренными костями, только вот руки, сжимавшие их, принадлежали мужчине. А ее собственные, наполовину отсеченные кисти болтались теперь возле его запястий.

Когда я вступил в круг беснующихся людей, они разразились одобрительными возгласами. Они, убившие мое дитя, содравшие кожу с моего солнышка! Теперь чучело Ночипы, приплясывая, приближалось ко мне, чтобы «благословить» меня костью моей дочери, прежде чем я заключу его в отцовские объятия.

Мерзкая фигура приблизилась, и я взглянул в глаза, которые вовсе не были глазами Ночипы. Танцор сбился с ритма, а потом и вовсе замер на месте, остановленный гневом и ненавистью, которые прочел в моем взгляде. Замерла и толпа: только что прыгавшие и веселившиеся люди опасливо поглядывали на меня и на окруживших их со всех сторон солдат. Пала тишина: было слышно лишь потрескивание костров.

— Схватить эту мерзкую тварь! — приказал я. — Но аккуратно, чтобы не повредить то, что осталось от моей девочки.

Маленький жрец в коже Ночипы растерянно заморгал, но был немедленно схвачен двумя моими воинами. Остальные жрецы, пятеро или шестеро, протолкавшись сквозь толпу, направились ко мне, громко возмущаясь столь бесцеремонным вмешательством в священный обряд, но я оставил их протест без внимания и обратился к солдатам, державшим того, кто изображал бога:

— Ее лицо отделено от тела. Снимите, только осторожно, с этого мерзавца ее лицо, отнесите его вон к тому костру, прочтите какую-нибудь коротенькую молитву и сожгите. А опалы, которые Ночипа носила на шее, принесите мне.

Пока все это делалось, я отвернулся. Остальные жрецы стали негодовать еще пуще, но Сердитый на Всех рыкнул на них так грозно, что они притихли и присмирели, как и перед этим замершая толпа.

— Твой приказ исполнен, воитель Микстли, — сказал один из моих людей, вручая мне ожерелье, опалы на котором покраснели от крови Ночипы.

Я снова повернулся к задержанному жрецу. На нем больше не было ни волос, ни маски из кожи лица моей дочери, а его собственное лицо дергалось от страха.

— Положите его навзничь на землю, вот здесь, — распорядился я. — Только осторожно, чтобы не потревожить грубыми прикосновениями нежную кожу моей дочурки. Прибейте его руки и ноги к земле.

Этот человек, как и все жрецы нашего каравана, был совсем молодым человеком. И он взвизгнул пронзительно, как мальчик, когда первый острый кол пробил его левую ладонь. Всего ему пришлось взвизгнуть четыре раза. Остальные жрецы, так же как и поселенцы, начали беспокойно перешептываться, явно опасаясь за свою судьбу, но мои воины держали оружие наготове, так что попробовать бежать никто из толпы так и не решился. Я воззрился на распростертую на земле, извивающуюся, пригвожденную кольями за руки и за ноги фигуру. Юные груди Ночипы горделиво указывали на небо, а вот торчавшие из отверстия между ее ног мужские гениталии съежились и опали.

— Приготовьте известковый раствор! — приказал я. — Да покрепче. Намочите ему кожу и держите ее влажной всю ночь, пока она не пропитается насквозь. А потом мы подождем, когда взойдет солнце.

Сердитый на Всех одобрительно кивнул.

— А что делать с остальными? Мы ждем твоего приказа, воитель Микстли.

Один из жрецов, подгоняемый ужасом, бросился между нами, упал на колени и схватился окровавленными руками за кромку моей накидки.

— Господин благородный воитель! — заорал он. — Мы совершили эту церемонию с твоего разрешения! Всякий был бы только рад, увидев, что его сына или дочь выбрали для воплощения божества, но твоя дочь подходила лучше других по всем статьям. Ее выбрал народ, этот выбор одобрили жрецы, и ты не смог бы отказаться посвятить ее богу.