Луи Бриньон - Д'Арманьяки

– Смерть подлым арманьякам! Смерть изменникам!

Все трое сохраняли невозмутимый, а правильнее сказать – равнодушный вид. Ни яйца, ни гнилые помидоры, ни многочисленные проклятия никак не сказывались на выражении их лиц. Лишь граф изредка бросал взгляд на сына, который держался с непоколебимой твёрдостью. Всё верхнее одеяние приговорённых состояло из белых рубашек, на которых оставались следы желтоватого и красноватого цветов после попадания яиц и помидоров. Осуждённые под непрекращающийся град проклятий достигли площади Пилори. Их вывели из повозки и подвели к помосту с плахой. Огромного роста палач с крепкими ручищами, в которых легко умещалось древко топора, стоял на помосте и следил за осуждёнными.

Гилберт де Лануа, распорядитель казни, поднялся на помост и коротко бросил палачу:

– Приступай!

– Среди них ребенок! – последовал немного неуверенный ответ палача, – мне не приходилось казнить детей.

– Придётся, – коротко бросил Гилберт де Лануа, покидая помост.

Палачу явно не понравились эти слова. Сквозь прорезь маски глаза палача с неприязнью следили за мрачной фигурой Гилберта де Лануа.

Герцог Бургундский встал со своего места и взмахнул белым платком.

Ги де Монтегю поднялся на помост. Прочитав короткую молитву и бросив последний взгляд на своего друга, он встал на колени и положил голову на плаху.

Палач одним уверенным ударом отсёк ему голову.

– Прощай, мой друг, – тихо прошептал граф Арманьяк, – скоро мы вновь увидимся.

Он снял со своего пальца перстень – символ дома Арманьяков и протянул Филиппу:

– Пусть недолго, но ты станешь графом Арманьяком! Отец с сыном крепко обнялись.

– Прости меня, – прошептал граф, когда подручные палача повели его на казнь.

Огромная толпа замолчала в ожидании того, как падёт голова главного из Арманьяков.

Граф Арманьяк встал на колени и собирался положить голову на плаху, когда услышал голос сына:

– Монсеньор, для меня было честью жить рядом с вами. Для меня будет честью умереть рядом с вами!

Светлая улыбка осветила лицо графа. Не колеблясь, он положил голову на плаху.

– Бернар, муж мой, – раздался душераздирающий крик.

Женщина с растрёпанными волосами пыталась пробиться к плахе, но стража её не пускала. Палач опустил топор на глазах рыдающей графини и на глазах Филиппа. Толпа приветствовала смерть графа Арманьяка восторженными криками. Филипп, не ожидая, когда его поведут на помост, легко вскочил на него и пока убирали тело его отца, гневно закричал в толпу:

– Замолчите, слышите вы, все замолчите. Имейте уважение если не к графу Арманьяку, который в жизни не сделал ничего плохого, так хотя бы к сыну, потерявшему отца.

Филипп стоял на помосте, в крови собственного отца, и весь его облик пылал гневом и яростью. Он смотрел прямо в толпу. И люди, поражённые необыкновенной смелостью и непредсказуемым поведением мальчика, невольно один за одним замолкали. Дождавшись, когда наступит полная тишина, Филипп повернулся к палачу и с твёрдостью, поразившей свидетелей этой сцены, бросил:

– Я в вашем распоряжении, мэтр!

Герцог Бургундский встал, собираясь подать сигнал к казни, но был остановлен графиней Арманьяк. Несчастная женщина бросилась к ногам герцога Бургундского.

– Пощадите моего сына, пощадите, – умоляла женщина. – Великодушный герцог, пощадите его!

Герцог Бургундский поднял за плечи графиню Арманьяк, которую тут же увели подальше от него. При этом графиня не переставала молить о помощи.

Герцог Бургундский выждал короткое время, а потом громко заговорил:

– Жители Парижа, я не хочу стать детоубийцей. Поэтому я согласен пощадить последнего из Арманьяков, хотя он собственноручно убил пятерых бургундцев.

При этих словах Гилберт де Лануа обменялся беспокойными взглядами с Кабошем, который более всех предвкушал смерть Филиппа, потому что узнал его.

– Если этот мальчик поклянётся мне в верности, я пощажу его, – закончил герцог Бургундский, совершенно довольный собой.

– Клятву! Клятву! – раздался нестройный хор голосов. Филипп видел горестное лицо матери и слышал её слова:

– Клянись Филипп, клянись!

Филипп поднял правую руку. Всё вокруг него мгновенно затихло. Люди с нетерпением ждали, когда он заговорит. Филипп не заставил себя долго ждать.

– Клянусь, – громко и отчётливо произнёс Филипп, – клянусь вам, герцог Бургундский, если вы помилуете меня. – Филипп сделал паузу, глядя на довольную улыбку герцога Бургундского, – клянусь, где бы вы ни были, где бы ни прятались, я настигну вас и убью, не дав времени на покаяние, – голос Филиппа взлетел высоко:

– Гордость и Честь! Слава и Доблесть! Бесстрашие и Отвага! Вот девиз Арманьяка!

– А теперь делайте то, что должны, мэтр, – Филипп встал на колени и положил голову на плаху. Потрясённые зрители не верили происходящему. Столько мужества было в Филиппе, что все вокруг просто растерялись. Все, за исключением герцога Бургундского, который с перекошенным лицом взмахнул белым платком, к великой радости Лануа и Кабоша.

– Филипп, мой мальчик, Филипп… – рыдающую графиню оттащили от помоста.

Время шло, но палач почему-то медлил. Он не подходил к осуждённому. Видя медлительность палача, герцог Бургундский снова взмахнул белым платком, подавая сигнал к началу казни. И тогда Париж увидел нечто, неподдающееся никакому воображению. Палач выпустил из рук топор. Потом медленно снял с головы маску, скрывающую его лицо, и опустившись на колени, протянул руки в сторону короля, произнеся всего одно слово:

– Милости! Толпа взорвалась.

– Слава Капелюшу! – кричала она.

– Слава Парижскому палачу!

– Приказываю казнить Арманьяка, – заорал во всё горло герцог Бургундский.

– Замолчите, кузен! – раздался спокойный голос короля Франции, – он не к вам обращается!

Никто не ожидал этих слов, и менее всего герцог Бургундский. Король встал:

– По закону славного города Парижа палач единожды за всю свою жизнь имеет право просить помилования для осуждённого на смерть. И никто, даже король Франции, не вправе отказать ему. Палач воспользовался своим правом, мы же воспользуемся своим. Поднимитесь с колен, граф Арманьяк, де Фацензак, де Родез, герцог де Немур – отныне вы свободны.

– Да здравствует король! – толпа восторженно приветствовала слова короля, ибо нет для парижанина ничего дороже законов города. По этой причине слова короля нашли глубокий отклик в сердцах у парижан. В этот миг Арманьяки перестали быть врагами парижан, впрочем, они ими никогда и не были.

Герцог Бургундский мрачно поглядывал на короля, который унизил его прилюдно. Такого герцог Бургундский никому не прощал.

Филипп протянул руку палачу, спасшему ему жизнь, который с необычайным благоговением пожал протянутую руку, словно это была рука короля или принца крови, впрочем, знатностью граф Арманьяк едва ли уступал принцам крови. Все зрители наблюдали, как посреди помоста с плахой мальчик пожимал руку палача и все услышали слова, которые он произнёс: