Юрий Никитин - Золотая шпага

– А почему медлят заговорщики? – недоумевал Засядько. – Мне донесли, что вчера, 24 декабря, Николай получил от командующего Южной армией самые подробнейшие сведения об организации тайных обществ и их программах. Им должна быть дорога каждая минута!

Товарищи смущенно разводили руками. Четыре недели Российская империя обходится без императора, без самодержца! И четыре недели братья перебрасывают корону друг другу, четыре недели отказываются в пользу друг друга!

Прождав драматических событий еще день, Засядько уехал на Охтинский завод.

Дел хватало, и он провозился сними до поздней ночи. Впрочем, стояли самые короткие зимние дни, больше похожие на слабые вспышки в бесконечной морозной ночи. Когда возвращался по Неве, увидел, что произошло то страшное, чего опасался. Берег, обращенный к Сенатской площади, был залит кровью. Отряды полицейских волокли трупы солдат и сбрасывали их в проруби.

– Стой! – закричал Засядько, видя, как один дюжий полицейский собирается спихнуть в прорубь залитого кровью солдата. – Он же еще живой!

Полицейский вытянулся, взял под козырек:

– Осмелюсь доложить, ваше высокопревосходительство, это мятежники!

– Какие еще мятежники?

– Против государя императора бунтовали! Вот их и угостили картечью. А нам велено побыстрее убрать улицы и набережную.

– Тащи в лазарет, – распорядился Засядько.

– Ваше высокопревосходительство, – взмолился полицейский, – да он и часу не проживет! Взгляните, все кишки выворотило!

– Тащи!

Засядько пошел дальше по набережной, осматриваясь по сторонам. Трупы, трупы, трупы… Новый император начал царствование с того, что стрелял картечью по соотечественникам.

«Плохая примета, – подумал Засядько, – ясно, что будет за царствование».

Дома узнал подробности неудавшегося переворота. Московский полк первым явился на Сенатскую площадь, выстроился в каре и долго простоял на лютом морозе один, потом пришла рота лейб-гренадерского полка, затем гвардейский морской экипаж и почти вся остальная часть гренадерского полка. Но диктатор восстания Трубецкой на площадь не явился. Пока восставшие стояли без действия, Николай несколько раз обращался к ним с речью, уговаривал разойтись, объяснял, что Константин сам отказался от престола в его пользу, но солдаты ревели: «Да здравствует Константин и его жена Конституция!»

Герой Бородинского сражения Милорадович тоже уговаривал разойтись, но один из заговорщиков, Каховский, смертельно ранил его выстрелом из пистолета. Умирая, Милорадович спросил, захлебываясь кровью, из чего в него была выпущена пуля. Ему сказали, из пистолета. «Слава Богу, не солдат», – вздохнул Милорадович с облегчением и умер.

Наконец Николай I подтянул верные ему войска и велел стрелять картечью.

Засядько сжал ладонями виски. Вновь перед глазами возникла картина кровавой расправы: полицейские, волокущие к прорубям убитых и раненых солдат…

Тягостные мысли прервал шум в передней. Кто-то громко требовал позвать генерала, ему отвечал раздраженный голос Василя. Дескать, его высокопревосходительство заняты, освободятся лишь завтра. Тогда и будут принимать посетителей…

Но дверь распахнулась, в кабинет влетел Булгарин, а за ним растерянный Василь. Издатель «Северной пчелы» был бледен, некрасивое лицо его стало еще более непривлекательным из-за гримасы горечи и страдания. В руке он держал туго набитый кожаный портфель.

Засядько поднялся навстречу, махнув Василю, чтобы шел к себе. Тот вернулся в прихожую, ворча на слишком мягкосердечного генерала. Другой бы так турнул нахала, что он и детям наказал бы выучиться правилам обходительности.

– Что? – спросил Засядько коротко.

– Полный разгром, – ответил хрипло Булгарин и переложил портфель из руки в руку. Видно, он был достаточно тяжелым, но неожиданный гость почему-то не решался поставить его на пол.

Поймав вопросительный взгляд генерала, Булгарин объяснил:

– Заскочил к Рылееву. Все-таки вождь восстания, к нему явятся первому. Он передал мне все свои крамольные стихи. Едва я вышел и еще не успел отойти от дома, как за ним приехали…

Засядько ощутил, что ему стало жарко и душно. Кровь прилила в мозг, в глазах потемнело. Среди восставших были его близкие друзья…

– Александр Дмитриевич, – сказал Булгарин настойчиво, – вам надо исчезнуть из Санкт-Петербурга. Начнутся аресты, потянутся нити… Вы чересчур честны, а в сложившейся ситуации это не годится. Откровенно лгать вы не сможете, отрекаться от друзей не станете, а говорить правду нельзя. Скройтесь! Возьмите отпуск или придумайте какую-нибудь срочную поездку…

– Уже думаю об этом, – признался Засядько. – Сегодня же, нет, завтра с утра начну передавать дела заместителям. Пока начнется следствие, я успею уехать. А как вы?

– Я остаюсь, – ответил Булгарин обреченно. – Условия поменялись, надо применяться к обстоятельствам. Сейчас активно сопротивляться режиму безрассудно.

– Желаю успеха, – сказал Засядько невесело.

Засядько читал письмо великого князя Михаила от 5 мая 1826 года:

«Александр Дмитриевич! Я весьма сожалею, узнав о скором вашем отъезде, что не смог с вами проститься; но, уважая особенно всегдашнюю отлично ревностную службу вашу, я остаюсь уверенным, что ваше превосходительство, коль скоро получите облегчение в болезни, не оставите поспешить в Петербург и тем сделать мне угодное. Пожелав при сем вам совершенного восстановления здоровья, пребываю к вам навсегда с моим уважением, искренно доброжелательный

Михаил ».

Засядько отложил письмо и задумался. Из Петербурга сюда, в Крым, доходили слухи о процессе над арестованными повстанцами. Среди обвиняемых оказались высшие офицеры, штабс-офицеры, генералы, флигель-адъютанты императора, представители самых аристократических родов России. Была создана самая большая следственная комиссия, которой руководил сам царь. Влиятельным лицом в этой комиссии был член верховного суда Паскевич, земляк и друг Засядько…

Спустя три месяца после получения письма от Михаила Засядько узнал о казни через повешение пяти осужденных. Это был первый смертный приговор, первая смертная казнь со времен Екатерины. Неумелость и неловкость палачей привели к тому, что трое осужденных сорвались. Лишь Каховский и Пестель были повешены с первой попытки. Когда снова начались приготовления к повешению, Муравьев-Апостол произнес с чувством: «Проклятая страна, где не умеют ни составлять заговоры, ни судить, ни вешать!» Прошло еще четверть часа, пока казнь удалось довести до конца.

Засядько чувствовал, что разгром восстания и жестокая расправа над повстанцами подействовали на него больше, чем он ожидал. Несмотря на осуждение их целей, а тем более средств, он сочувствовал их идеям и в глубине души, оказывается, желал им успеха.