Юрий Никитин - Золотая шпага

– Откуда ты все это знаешь? – воскликнул Куприянов.

– Читал его основные труды. А также «Спор факультетов», в котором он излагает свой путь к совершенству тела и духа. Правда, я не все принял из его опыта. Например, Кант ел всего раз в сутки, во время прогулок ни с кем не разговаривал. Он прожил восемьдесят лет в полном здравии, умер с ясным умом, а последним его словом было: «Хорошо!» Чем не жизнь, достойная подражания?

– Достойная, – признался Куприянов.

– Ну так что же?

– Увы, я бы не смог превратить себя в живую машину… Бр-р-р! Я хочу просто жить, как живется.

Он улыбнулся своей формулировке и стал похож на большого довольного кота. Шутливо отсалютовав Александру саблей, пошел к форту. По дороге оглянулся, удивленно и уважительно покачал головой. Дескать, ну и ну! Другому бы на всю жизнь хватило рассказывать о сражении при Бокка-ди-Которе, а этот гордец даже собственных подвигов не заметил. На что ж нацелился?

На другой день капитан фрегата Эдуард Баласанов сказал укоризненно:

– Что же вы, Александр Дмитриевич, подводите меня? Я представил вас за взятие Бокка-ди-Котора к награде: ордену Святой Анны второй степени, а вы сцепились с нашими союзниками. Те пожаловались вице-адмиралу. Тому пришлось вычеркнуть вас из наградного листа, чтобы не разжигать страсти.

– Союзники, – сказал Засядько осуждающе.

– Союзники, – подтвердил Баласанов строго. – Какие ни есть, а союзники!

– А перед Европой не стыдно? – спросил Засядько горячо. – Честь русского оружия уже ничего не значит? Нам же руки подавать не будут!

– Будут.

– Ой ли?

– Во всем мире считаются только с сильными. Так и в Европе. Вы не горячитесь. И не презирайте невежественных горцев. Подумайте, почему они такие. Если и у них распространить просвещение, культуру, науки, то неужто, по-вашему, они останутся дикарями? Наш долг не презирать их, а помогать и развивать по мере возможности. Тем более что это наши братья по крови, по славянскому происхождению… Идите. И постарайтесь не быть таким нетолерантным.

Засядько щелкнул каблуками и вышел, чувствуя, что получил хороший урок. Урок, что не стоит спорить со старшими по званию или положению. Они уверены, что ежели их чин выше, то они ближе к правде.

А на самом деле… Даже простой народ сложил поговорку: «Не в силе бог, а в правде». Со слабыми не считались в Европе раньше, когда та была во тьме варварства. Теперь слабость государства, вызванная географическим или другим положением, не повод, чтобы ее презирать более сильным. Скорее сильные, но несправедливые режимы Европой будут отторгаться…

И здесь Россия может потерять больше, чем приобретет!

Однажды, когда эскадра двигалась вдоль берегов Южной Италии, Александра настигло письмо из далекой Финляндии. Вскрывая конверт, представил бескрайнее ледяное поле и снег, снег, снег… А среди белой морозной пустыни стоит приземистый домик, сложенный из огромных бревен. Там, внутри, у жарко натопленной печки, старый дружище пишет озябшими пальцами:

«Саша! Как я тебе завидую! У вас там южное море, ласковое солнце, полно зелени… Ты идешь через толпу правнуков гордых римлян, засматриваешься на хорошеньких итальяночек, посещаешь музеи и театры. Ты участвуешь в знаменитых сражениях, каждое из которых прославляет русское оружие. Рассказывают, что Суворов, узнав, как протекала битва при Корфу, воскликнул: «Я хотел бы быть там хотя бы мичманом!» Ты же в чине капитана, и Сенявин доверяет тебе, по слухам, так же, как доверял Суворов. Счастливчик ты, Сашка! Помяни мое слово: быть тебе первым полководцем Российской империи и уж наверняка – военным министром! Остаюсь в медвежьем финляндском углу любящий и бесконечно преданный тебе друг

Быховский ».

Засядько, улыбаясь, дочитал письмо. «Добрый Никита, чистая, благородная душа… Но и ты видишь в жизни только внешнюю сторону. Синее море, итальяночек, эффектные сражения, в которых, однако, гибнут тысячи людей… Нет, дружище, не быть мне ни полководцем, ни военным министром. Это приманка для недалеких людей. Аргишти, Македонский, Аттила, Чингис, Тимурленг… Они вошли в историю, но как? Как люди, пролившие моря крови, разрушавшие города, сжигавшие библиотеки, храмы, памятники культуры… Они шли через богатые и культурные страны, оставляя после себя пожарища, горы трупов, развалины, вырубленные сады, засыпанные колодцы и родники… Нет, такая слава меня не привлекает. Слишком много в ней от Геростратовой. Слава богу, что есть еще путь Архимеда…»

Засядько медленно сложил письмо, сунул за обшлаг. На душе стало горько. Нет, прямодушный Быховский не поймет. Слишком честен. Начни он выкладывать ему подобные доводы, как тот сразу же спросит: «А зачем принимаешь участие в сражениях? Устранись, выйди в отставку». И как объяснишь, что во имя тактических соображений иногда приходится отступать от стратегической линии. Как трезвенник, чтобы не выглядеть на пирушках белой вороной, пьет водку, как больной язвой желудка ест свиное жаркое, как честнейший человек бывает принужден лгать больному… Чтобы приняться за главное дело в жизни, нужно сначала упрочить положение, получить место и постоянный доход. Еще – приобрести репутацию человека трезвого, рассудительного. Иначе сочтут сумасшедшим, когда примется за…

Засядько пугливо оглянулся. Не произнес ли вслух: «ракеты»?

Вечером вынес из каюты аккуратно склеенный из плотной бумаги цилиндр на длинной палке. Это была осветительная ракета собственной конструкции.

Оглянувшись по сторонам, установил ее на палубе и стал высекать огонь. На корабле было пустынно, лишь на нижней палубе осталась караульная команда да на верхней дремал часовой. Матросы и офицеры съехали на берег и уже, наверное, вовсю веселятся в злачных заведениях портового города. Никто не станет глазеть на странное занятие капитана десантных войск и приставать с вопросами.

Порох воспламенился не сразу. В цилиндре затрещало, зафыркало. Из нижнего отверстия ударила струя удушливого газа, посыпались искры. Ракета затряслась и резко рванулась вверх.

– Один… два… три… четыре… – считал Засядько, волнуясь.

На счете «пять» бумажный цилиндр взорвался. В небе полыхнул огонь, вниз полетели горящие клочья. На верхней палубе испуганно вскрикнул и выругался часовой, на берегу остановились прохожие.

Засядько, дабы не привлекать внимания, ушел в каюту. На столе стояли две бутылки коньяку – крепчайшего вина, производство которого французы наладили еще полтораста лет назад в городе Коньяк. Однако обе бутылки были припасены для гостей. Александр не пил, не желая туманить голову, но вино держал постоянно, чтобы подчеркнуть – он такой же, как и все: компанейский малый, не дурак выпить, охотно слушает и рассказывает анекдоты и, уж конечно, не сидит ночи напролет над расчетами, не относящимися к военному делу.