Вильгельм Йозеф Блос - История французской революции. От первых дней до Директории [litres]

К этому времени душой придворной партии была уже королева, с жестокой ненавистью выступившая против реформаторов и против реформ. Братья короля всеми мерами поддерживали ее, сам же король колебался между разумными доводами своих государственных людей и происками двора. Когда скоро после отставки Неккера Морена умер, двор сумел достигнуть того, что должность первого министра осталась незамещенной. Раньше при назначении министров еще сколько-нибудь считались с настроением народа, теперь же могли занять их места только те, которые обещали достать возможно больше денег.

Попытки привлечь разных финансистов с тем, чтобы они не только привели в порядок финансы, но, кроме того, еще раздобыли денег, кончились неудачей; и тут появился фокусник, уверявший, что он сразу может вывести французские финансы из затруднительного положения. Эго был некто де Калонн, избранник придворной партии, царедворец старого покроя, отнесшийся к своей задаче со всем легкомыслием своего времени. Бережливость в государственном бюджете этот джентльмен с головы до пяток считал смешным мещанством; своим девизом он провозгласил расходы и расточительность. Он, не задумываясь, утверждал, что роскошь двора благоприятствует торговле, ремеслам и промышленности. Несостоятельность этого утверждения очевидна; стоит только принять во внимание, что французский народ – не дворянство и не духовенство – сперва должен создать те средства, на которые двор будет роскошничать. Роскошь в лучшем случае только возвращала третьему сословию часть того, что прежде у него было взято.

При Калонне для придворных наступило хорошее время. Купленные ими или выгодно обмененные имения оценивались в двадцать миллионов франков, которые пришлось уплатить государственному казначейству. Калонн все налоги взыскивал по возможности за несколько лет вперед и, таким образом, кое-как выплачивал процент государственного долга. Благодаря этому, кредит этого блестящего царедворца и государственного деятеля поднялся; деньги текли к нему со всех сторон, он мог делать сколько угодно займов. И действительно, кассы вдруг стали полны, двор утопал в блаженстве. Расточительность его при Калонне не раз вызывала народное негодование.

Финансовые фокусы Калонна представляли собой опасную игру; если бы они продолжались дольше, они неизбежно должны были бы привести к катастрофе. Переполненные недавно кассы неожиданно оказались пустыми, и недавно прославляемый всеми чародей Колонн не мог уже придумать ни одного средства, чтобы снова наполнить их.

Вдруг все увидели бездну, к которой Калонн привел Францию. Со времени отставки Неккера государственный долг возрос на 1200 миллионов, дефицит государственного бюджета составлял 30 миллионов, налоги большею частью были взысканы уже за несколько лет вперед, кредита уже совершенно не было.

Двор был очень опечален; трудно было отказаться от роскоши, к которой он за этот длинный ряд годов привык. Тем не менее как раз в это время при дворе начались раздоры. Некоторые аристократические семейства из зависти ли или из искреннего отвращения к высокомерию двора заняли враждебную позицию по отношению к королеве. О ней стала ходить масса злых сплетен, а к 1785 году относится знаменитая до сих пор еще не вполне выясненная история с ожерельем, в которой фигурировало и имя королевы. Озлобленный поведением двора, народ верил всему, что говорилось против него, и считал его на все способным.

Стесненный с двух сторон, – с одной стороны, давлением общественного мнения, а с другой – давлением ужасных финансовых затруднений, – легкомысленный Калонн растерялся и не знал, что делать. Наконец, и ему в голову пришла спасительная, хотя вовсе не новая мысль: старый царедворец Калонн тоже вдруг потребовал обложения земельной собственности дворянства и духовенства.

Двор сначала и слышать об этом не хотел, но Калонн имел в своем распоряжении очень убедительный аргумент в возбужденном им вопросе, это именно нужда в деньгах. Двор уступил, и соотношение сил во Франции изменилось: раньше двор поддерживал привилегированные сословия в их борьбе против министров, теперь все стали думать, что двор поддерживает министров в борьбе с привилегированными сословиями.

Всем было известно, что парламенты будут противиться новым проектам обложения с таким же упорством, как попыткам Тюрго и Неккера. Осуществить свой проект путем обычных королевских эдиктов Калонну казалось слишком рискованным, принимая во внимание шесть эдиктов Тюрго. Он стал колебаться и, наконец, решился предложить королю созыв нотаблей, возлагая на них надежду, что они осуществят его планы. Король уступил в этом вопросе настоянию алчного двора, и 22 февраля 1787 года после промежутка в 160 лет в Версале собрались нотабли.

Собрание это состояло из 128 членов, среди которых находились и наиболее высокопоставленные представители дворянства и духовенства. Членов недворянского происхождения было только восемь, но и относительно их было известно, что они скоро будут возведены в дворянство.

Калонн, однако ж, оказался слишком самонадеянным. Как, в самом деле, мог он ожидать, что нотабли, принадлежа к привилегированным сословиям, согласятся на обложение земельного имущества дворянства и духовенства! Всю затруднительность финансового положения он свалил на Неккера. Однако этим он ничего не достиг; нотабли заявили, что не считают его человеком, подходящим для проведения предложенной им реформы. Этим заявлением они только хотели скрыть, насколько они были против реформы обложения. К вотуму недоверия Калонну со стороны дворянства присоединилось еще и недоверие народа, справедливо считавшего Калонна человеком, не подходящим для проведения столь серьезной реформы. Таким образом, тот самый двор, которому Калонн готовил так много блестящих пиров, оттолкнул его, и фокусник, так печально нарвавшийся, должен был получить отставку.

Перед этими явлениями и событиями, сопровождавшими смерть старого порядка, народ стоял неорганизованным, несознательным. В массе еще не выделилось определенных партий; все, что страдало от тяжелого гнета старого порядка, объединилось против двора. Первоначально народ совсем ложно понял положение и значение нотаблей. Он не понял, что двор решил покуситься на преимущества дворянства и духовенства только под давлением денежной нужды; массы еще совершенно лишены были политического воспитания. В нотаблях, бывших фактическими представителями привилегированных сословий, он видел только креатур двора, и на улицах продавали под именем «нотаблей» гипсовые фигурки, качавшие головами в знак согласия. Когда же нотабли оказали противодействие Калонну и двору, отношение к ним внезапно изменилось, настроение масс стало даже весьма благосклонно к нотаблям; массы не понимали, что оппозиция нотаблей преследовала только защиту интересов привилегированных сословий.