Елена Первушина - Любовь в Серебряном веке. Истории о музах и женах русских поэтов и писателей. Радости и переживания, испытания и трагедии…

Для Александра Блока «Незнакомка» стала настоящей петербургской пьесой. Наталья Волохова рассказывает: «Александр Александрович показывал мне все места, связанные с его пьесой „Незнакомка“: мост, на котором стоял Звездочет и где произошла его встреча с поэтом, место, где появилась Незнакомка, и аллею из фонарей, в которой она скрывалась. Мы заходили в кабачок, где развертывалось начало этой пьесы, маленький кабачок с расписными стенами. Действительность настолько переплеталась с вымыслом, с мечтой поэта, что я невольно теряла грань реального и трепетно, с восхищением входила в неведомый мне мир поэзии. У меня было такое чувство, точно я получаю в дар из рук поэта этот необыкновенный, сказочный город, сотканный из тончайших голубых и ярких золотых звезд».

Но имели ли все эти инфернальные сущности отношение к реальной Волоховой? К счастью — никакого. Ее демонизм лишь часть ее сценического имиджа, существовал в основном в воображении ее поклонников. Вне сцены это была добрая и увлеченная театром женщина, которую любовные неудачи не озлобили, не превратили в роковую Настасью Филипповну [23] Наталья Николаевна однажды играла Настасью Филипповну, но это было уже после того, как она уехала из Петербурга и перестала встречаться с Блоками. , ни тем более в Звезду-Марию.

В мемуарах она рассказывала о том, как актеры в честь премьеры «Балаганчика» устроили веселый «бумажный бал», или «Вечер бумажных дам», которые «на аэростате выдумки прилетели с Луны». На балу «на всех участниках были накинуты фантастические костюмы или детали костюмов (корона, плащ, меч и т. д.) из цветной, золотой или серебряной бумаги». Валентина Инокова тоже вспоминает об этом вечере: «На Н.Н. Волоховой было длинное со шлейфом светло-лиловое бумажное платье. Голову ее украшала диадема, которую Блок назвал в стихах „трехвенечной тиарой“. Волохова в этот вечер была как-то призрачно красива, впрочем, теперь и все остальные мне кажутся чудесными призраками. Точно мерещились кому-то «дамы, прилетевшие с Луны».

Позже этот маскарад в стихах Блока превратился в вихрь вокруг Снежной маски, «Вихрей северной дочери». Волохова рассказывает: «Когда Александр Александрович принес мне первые листки из цикла „Снежная маска“ и просил позволения прочесть мне написанные за эти дни стихотворения, — я была очарована их исключительной музыкальностью, несколько смущена звучанием трагической ноты, проходящей через все стихи, и очень удивлена отдельными оборотами речи и выражениями, которые не соответствовали реальному плану. Когда Александр Александрович, прочтя строки:

взглянул и увидел крайнее изумление на моем лице, он, несколько смутившись, с сконфуженной улыбкой, стал объяснять, что в плане поэзии дозволено некоторое преувеличение.

— Как говорят поэты: „sub specie aeternitatis“, что буквально означает, — сказал он с улыбкой, — „под соусом вечности“.

Он словно просил прощения за некоторые поэтические вольности. Пришлось простить».

Как другой пример «поэтических вольностей» Наталья Николаевна приводит историю создания стихотворения «Она пришла с мороза…». Она рассказывает, как зимой 1907/08 года в лютый мороз («до 26–28 градусов при полном отсутствии снега») они однажды вместе с Любовью Дмитриевной поехали в город «и на обратном пути так окоченели, что слезы невольно катились у нас из глаз и замерзали на щеках. К Блокам было ближе [24] В 1906 году Блоки переехали в отдельную квартиру на Лахтинской улице, в доходный дом В.Т. Тимофеева (современный адрес – Лахтинская ул., 3, кв. 44). Дешевая квартира под крышей на последнем, пятом этаже с окнами во двор стала «героиней» стихотворений Блока «На чердаке», «Окна во двор», «Хожу, брожу понурый…», «Я в четырех стенах…» и др. , чем ко мне, и потому Любовь Дмитриевна завезла меня к себе. Она сейчас же захлопотала, как бы согреться чем-нибудь горячим, а меня проводила в кабинет к Александру Александровичу. Он сидел за столом и работал. Я почувствовала, что явилась несколько некстати. Но он очень мягко и вместе с тем решительно заявил, что прежде всего мне необходимо согреться, а потому он затопит сейчас камин, я же должна сесть с ногами на диван и укрыться пледом. Так я и сделала. Камин быстро запылал, и Александр Александрович стал читать мне вслух отрывки из „Макбета“ (одной из его любимейших трагедий). Под влиянием приятного тепла и под звуки его мелодичного голоса я слегка задремала. Это случилось как раз в тот момент, когда Александр Александрович читал о „пузырях земли“, о которых он „не может говорить без волнения“ (его слова). Потом, когда мне пришлось прочесть стихи:

— дочитав до конца стихотворение, я невольно вспомнила: „sub specie aeternitatis…“ — и улыбнулась».

На самом деле, стихотворение заканчивается так:

Видимо, именно упоминание Паоло и Франчески, грешных влюбленных, чье грехопадение совершилось во время совместного чтения романа о Ланселоте, и показалось Наталье Николаевне неуместным, особенно когда Любовь Дмитриевна хлопотала на кухне, собираясь принести гостье горячего чаю, — обстановка никак не для Паоло и Франчески, да и едва ли голуби будут целоваться в феврале, в жгучий мороз [25] Стихотворение помечено 6 февраля 1908 года. Данте поместил Паоло Малатеста и Франческу да Римини во втором круге ада, в наказание за прелюбодеяние (Франческа была женой брата Паоло – Джанчотто Малатеста). .

Наталья Николаевна четко ощущала свою несхожесть с героиней посвященных ей стихов и обсуждала ее с поэтом: «У нас бывали частые споры с Александром Александровичем. Он, как поэт, настойчиво отрывал меня от „земного плана“, награждая меня чертами „падучей звезды“, звал Марией — звездой, хотел видеть усыпанным звездами шлейф моего черного платья. Это сильно смущало и связывало меня, так как я хорошо сознавала, что вне сцены я отнюдь не обладаю этой стихийной, разрушительной силой. Но он утверждал, что эти силы живут во мне подсознательно, что я всячески стараюсь победить их своей культурой и интеллектом. Отсюда раздвоенность моей психики, трагические черты в лице и в характере, постоянное ощущение одиночества и отчужденности среди людей… Естественно, что я порой поддавалась убедительности Блоковского стиха и чувствовала себя и Фаиной, и Незнакомкой. Но моей душе и правде наших встреч с Александром Александровичем ближе всего отвечают стихи, обращенные к „Снежной Деве“. Я бы сказала, что стихи: