Елена Первушина - Любовь в Серебряном веке. Истории о музах и женах русских поэтов и писателей. Радости и переживания, испытания и трагедии…

З.Н. Райх

Позже дочь Есенина и Райх, Татьяна напишет со слов матери: «Но по мере того как они все ближе узнавали друг друга, они испытывали порой настоящие потрясения. Возможно, слово «узнавали» не все исчерпывает – в каждом время раскручивало свою спираль. Можно вспомнить, что само время все обостряло».

Зинаида родила Есенину не только дочь, но и сына Константина. Он часто болел, и она была вынуждена уехать с ним в Кисловодск, что возбуждало ревность Есенина. Он жаловался Мариенгофу: «Не могу я с Зинаидой жить… говорил ей – понимать не хочет… не уйдет… вбила себе в голову: „Любишь ты меня, Сергун, это знаю и другого знать не хочу“. Скажи ты ей, Толя… что есть у меня другая женщина… С весны, мол, путаюсь и влюблен накрепко… а таить того не велел…».

Через год после рождения сына в суд города Орла поступило следующее заявление: «Прошу не отказать в Вашем распоряжении моего развода с моей женой Зинаидой Николаевной Есениной-Райх. Наших детей Татьяну трех лет и сына Константина одного года – оставляю для воспитания у своей бывшей жены Зинаиды Николаевны Райх, беря на себя материальное обеспечение их, в чем и подписываюсь. Сергей Есенин».

Подписав разводные документы и оставив детей на бабушку с дедушкой, Зинаида отправилась в Москву, где вдруг неожиданно для всех поступила на режиссерское отделение, которым руководил Всеволод Эмильевич Мейерхольд. Через год она выйдет замуж за Всеволода Эмильевича, который официально усыновил Таню и Костю и искренне привязался к детям, а они полюбили его.

Дункан наивна, она полагала, что достаточно будет обратиться к извозчику «товарищ», и он бесплатно отвезет ее в гостиницу, а потому не взяла с собой наличных. В гостиницу пришлось идти пешком. Потом за ней прислал машину Луначарский. Вечером того же дня, на приеме в ее честь, она, с ног до головы одетая в красное, призывала своих слушателей отказаться от всех пережитков старой культуры и создать нечто новое, революционное. Она молила: «Выбросьте за окно эти пузатые тонконогие и хрупкие золотые стульчики. На всех потолках и картинах у вас живут пастушки и пастушки Ватто».

Луначарский писал о ней: «В центре миросозерцания Айседоры стояла великая ненависть к нынешнему буржуазному быту. Ей казалось, что и нынешняя биржа, и государственная чиновничья служба, и современная фабрично-заводская работа, весь уклад обывательской жизни – все, за исключением некоторых, по ее мнению, оставшихся здоровыми частей деревни, представляет из себя грубый и глупый отход от природы… Айседоре казалось, что если тело будет сделано легким, грациозным, свободно двигающимся, то это в значительной степени повлияет и на сознание людей, и даже на их общественную жизнь. Она утверждала: „Если вы научите человека вполне владеть своим телом, если вы при этом будете упражнять его в выражении высоких чувств, сделаете так, что движение его глаз, головы, рук, туловища, ног будут выражать спокойствие, глубокую мысль, любовь, ласку, дружбу или гордый жест величавого отказа от чего-нибудь презренного, враждебного и т. д., то это отразится воспитывающе на самом его сознании, на его душе“».

Революционная Россия интересовала Дункан, прежде всего, как место, где освобождается творческий дух, будет создана новая эстетика, не признающая границ и угнетения, будь то классовое угнетение или просто диктат традиции. Она оказалась права. Новая эстетика уже созревала на темных, холодных чердаках и в дешевых комнатах, там, где всегда рождается новое. В картинах Филонова, Кандинского, Натальи Гончаровой, в прозе Евгения Замятина и Андрея Платонова, в поэзии Велимира Хлебникова, Давида Бурлюка, Владимира Маяковского или Елены Гуро. Но этого Айседора не знала, а то, что она видела вокруг, не переставало ее изумлять и печалить.

Но раз она не видит вокруг себя того чудесного мира, который ей грезился, она готова начать его строить прямо здесь и сейчас. Она втолковывает председателю Спортинтерна и Высшего совета физической культуры Николаю Ильичу Подвойскому: «Я хочу учить ваших детей и создавать прекрасные тела с гармонически развитыми душами, которые сумеют проявить себя во всем том, что они будут делать, став взрослыми, в любой своей профессии. Грешно предопределять будущую профессию ребенка, который не может еще ни обсудить ее, ни сделать выбора. Всех детей хочу я учить, но не для того, чтобы делать из них танцовщиц и танцовщиков! Свободный дух может быть только в освобожденном теле, и я хочу раскрепостить эти детские тела. Мои ученики будут обучать других детей, а те, в свою очередь, новых, пока дети всего мира не станут жизнерадостной и прекрасной, гармоничной и танцующей массой. Мы создадим детский интернационал – залог будущего братства всех народов! Я знаю, что я еще слишком невежественна в политике, но я хорошо понимаю, что здесь, у вас, заложено начало тому чуду, которое обновит мир…».

Живет Айседора в особняке балерины Балашевой на углу Пречистенки и Остоженки. Там же устроена школа. Она набирает учеников, которых скоро стали называть «дунканятами», дает им первые уроки. Ее работой интересуется Владимир Ильич Ленин.

Елизавета Стырская, поэтесса и приятельница Есенина и Мариенгофа, пишет: «Школа росла и разрасталась. Дункан вынашивала фантастические планы – организовать представления ее революционной школы по всему миру. К старому миру у нее был длинный и злой счет. И она танцевала с детьми „Интернационал“ с красным знаменем. Это был апофеоз. И, может быть, очень наивный. Но ведь всякая вера проста и наивна. Айседора Дункан была верующая, любила Россию и русскую революцию. Любовь эта пришла внезапно, как и всякая любовь».

Дункан часто приглашают в гости на вечера. На одном из них она встречает Есенина. Илья Ильич Шнейдер вспоминает: «Вдруг меня чуть не сшиб с ног какой-то человек в светло-сером костюме. Он промчался, крича: „Где Дункан? Где Дункан?”

– Кто это? – спросил я Якулова.

– Есенин… – засмеялся он.

Я несколько раз видал Есенина, но тут я не сразу успел узнать его.

Немного позже мы с Якуловым подошли к Айседоре. Она полулежала на софе. Есенин стоял возле нее на коленях, она гладила его по волосам: скандируя по-русски:

– За-ла-тая га-ла-ва…

Трудно было поверить, что это первая их встреча, казалось, они знают друг друга давным-давно, так непосредственно вели они себя в тот вечер…

…Есенин, стоя на коленях и обращаясь к нам, объяснял: „Мне сказали, Дункан в «Эрмитаже»“. Я полетел туда…

Айседора вновь погрузила руку в „золото его волос“. Так они „проговорили“ весь вечер на разных языках буквально (Есенин не владел ни одним из иностранных языков, Дункан не говорила по-русски), но, кажется, вполне понимая друг друга.