Роберт Стивенсон - Сент-Ив. Принц Отто

— С театра военных действий поступают хорошие вести, — сказал майор.

— Вести эти хороши, пока положение не меняется, — возразил я. — Но не выскажет ли нам мисс Флора свое мнение о войне? Конечно, она восхищается победителями, но не примешивается ли сюда и малая толика жалости к побежденным?

— О да, сэр! — с живостью отвечала Флора. — И отнюдь не малая. Мне кажется, с девушками о войне говорить не следует. Я ведь волей-неволей… как бы это сказать… не воин. Зачем же напоминать мне о том, что приходится совершать другим, и о том, как они страдают? Это просто несправедливо.

— У мисс Гилкрист нежное, истинно женское сердце, — заметил майор.

— Напрасно вы так в этом уверены! — вскричала Флора. — Я была бы очень рада, если бы мне позволили сражаться!

— На чьей же стороне? — спросил я.

— Вы еще спрашиваете! — горячо воскликнула она. — Ведь я шотландка.

— Она шотландка, — повторил майор, выразительно глядя на меня. — Она вас жалеет, но в этом вам никто не позавидует.

— А я упиваюсь каждой каплей ее жалости, — возразил я. — Ведь жалость — сестра любви.

— Что ж, давайте спросим у нее самой. Мисс Гилкрист решать, а нам — покорно склоняться перед ее решением. Скажите, мисс Флора, что ближе к любви — восхищение или жалость?

— Полноте, — прервал я, — будем говорить прямее. Нарисуйте перед дамой всю картину, без утайки: опишите вашего кавалера, а я опишу моего — и пусть мисс Флора сделает выбор.

— Кажется, я вас понимаю, — сказал Шевеникс. — Что ж, попробуем. Вы полагаете, что женское сердце прежде всего подвластно жалости и родственным ей чувствам. Нет, я более высокого мнения о женщинах. Я убежден, что тот, кого женщина полюбит, должен сначала завоевать ее уважение: он тверд, ему смело можно довериться; он горд; если угодно, быть может, суховат… но превыше всего тверд. Вначале она будет глядеть на него с сомнением, но под конец поймет, что лицо его, суровое для остального мира, смягчается для нее одной. Прежде всего доверие, говорю я. Так любит женщина, достойная героя.

— О да, сэр, он у вас большой честолюбец и несомненный герой, — сказал я. — Мой кандидат проще и, смею думать, человечнее. Он и сам не особенно уверен в себе и не обладает столь необыкновенной твердостью, чтобы ею восхищаться; он видит прекрасное лицо, слышит милый голос — и вот без всяких пышных слов он уже влюблен. О чем же ему просить, как не о сострадании, о сострадании к его слабости, к его любви, которая составляет всю его жизнь! Для вас женщина всегда в подчинении у героя, она должна глядеть на него снизу вверх, а он стоит, точно мраморное изваяние, задравши нос! Но господь бог мудрее вас, и даже самый неколебимый ваш герой может в конце концов оказаться всего лишь человеком. А теперь выслушаем приговор королевы, — закончил я, оборотясь к Флоре, и низко пред нею склонился.

— Но как же королеве судить, кто из вас прав? — спросила Флора. — Мне придется дать ответ, который вовсе не послужит ответом на ваш вопрос. Кто прикажет ветру, куда дуть? Кто прикажет девушке, кого любить?

Говоря это, она закраснелась, и мои щеки тоже вспыхнули, ибо я услышал в ее словах признание, и сердце мое переполнилось радостью. Шевеникс же побледнел.

— Вы превращаете жизнь в весьма опасную лотерею, сударыня, — сказал он. — Но я не стану отчаиваться. Наперекор всему я отдаю предпочтение чести и безыскусственности.

И должен признать, что в эту минуту он был на диво хорош и в то же время презабавно походил на мраморную статую с задранным носом, с которою я его сравнил.

— Просто понять не могу, как это у нас зашел такой разговор, — молвила Флора.

— Из-за войны, сударыня, — сказал майор Шевеникс.

— Все дороги ведут в Рим, — заметил я. — О чем же еще мы с мистером Шевениксом можем разговаривать?

Тут я ощутил позади себя в комнате какое-то оживление, суету, но отнесся к этому без должного внимания — и совершенно напрасно! Флора переменилась в лице, поспешно замахала веером; глаза ее жалобно молили меня о чем-то; я с несомненностью понял, что она от меня чего-то ждет… Неужто она хочет, чтобы я отступил и оставил поле брани сопернику? Ну нет, не бывать этому! Наконец она в нетерпении поднялась.

— Мне кажется, вам пора откланяться, мистер Дьюси, — сказала она.

Но я не видел к тому никакой причины и так прямо и сказал.

— Моя тетушка вышла из карточной комнаты, — был устрашающий ответ.

Во мгновение ока я откланялся и был таков. В дверях я на секунду оглянулся и имел честь узреть величественный профиль и лорнет в золотой оправе: миссис Гилкрист выплывала из карточной комнаты. При виде ее у меня словно выросли крылья, сам не помню, как я вылетел вон; через минуту я уже стоял на тротуаре на Касл-стрит, а надо мною сияли освещенные окна, в которых, точно в насмешку, мелькали тени тех, кто остался на вечере у мистера Робби.

Этот день начался с неожиданности. Сев завтракать, я обнаружил у своего прибора письмо, адресованное «его милости Эдуарду Дьюси», и в первое мгновение перепугался свыше всякой меры. Поистине нечистая совесть всех нас обращает в трусов! Я вскрыл письмо; это оказалась всего лишь записка от мистера Робби, а в нее вложен был пригласительный билет на четверг на бал в Благородное собрание. Вскоре после завтрака, когда я курил сигару у окна гостиной и понемногу приходил в себя, а Роули, выполнив свои немногочисленные обязанности, сидел неподалеку и с воодушевлением дудел на флажолете, явно питая пристрастие к самым высоким нотам, нежданно явился Рональд. Я предложил ему сигару, пододвинул для него кресло к камину и заставил сесть… я чуть было не сказал, удобно расположиться в нем, да не хочу грешить против истины: Рональд сидел как на иголках, долго не мог решить, взять ли у меня сигару или отказаться, а когда, наконец, взял, то снова очутился перед неразрешимой задачей, то ли ее закурить, то ли вернуть мне. Я сразу же понял, что ему надобно о чем-то со мной поговорить и притом не по своей воле, и готов был побиться об заклад, что тут не обошлось без майора Шевеникса.

— Ну вот вы меня навестили, — заметил я с холодной любезностью, ибо отнюдь не желал облегчать ему разговор. Если он и вправду выполняет поручение моего соперника, я поведу с ним честную игру, но уж, конечно, не дам никаких преимуществ.

— Собственно, я бы хотел побеседовать с вами наедине, — начал Рональд.

— Извольте, — сказал я. — Роули, поди-ка в спальню. Однако, дружище, — продолжал я, обращаясь к Рональду, — такое начало меня пугает. Надеюсь, ничего дурного не случилось?

— Скажу начистоту, — отвечал Рональд. — Я, и правда, очень встревожен.

— Держу пари, я знаю причину! — вскричал я. — И держу пари, что могу вас выручить!