Владимир Малик - Посол Урус-Шайтана [Невольник]

Кошевой прошёл в соседнюю комнату, что служила ему спальней. Через полчаса появился с небольшим, перевязанным голубой лентой свитком пергамента и старым кожаным поясом.

— Это — письмо мурзе Кучук-бею, — протянул свиток. — Хотя мы с ним не раз рубились в бою, в мирное время он радушный и гостеприимный человек. Мурза пропустит тебя через орду и выведет к Дунаю. А в Валахии и в Болгарии ты уже сам себе голова.

— Там я ходил с караванами, дорогу знаю. Да и обычаи тоже. Лишь бы татары не заарканили…

— Кучук-бей не позволит Он мой должник: я отпустил из плена двух его племянников… Такое не забывают. А этот пояс надень на себя под шаровары и береги как зеницу ока! В нем зашиты золотые монеты — польские злотые, английские гинеи, испанские дублоны. Думаю, хватит. И для выкупа за Нестора, и тебе на дорогу. Пояс старый, незавидный, но, сам понимаешь, цены немалой…

Пояс действительно выглядел невзрачно — потёртый, обшарпанный, но когда Звенигора взял его в руки, то почувствовал его тяжесть.

— Сколько тебе надо времени на сборы? Мне хочется, чтобы ты выехал немедленно и никто не проведал бы о цели твоей поездки. Товарищам скажешь — посылаю тебя с письмом к гетману Самойловичу.

— Чего казаку собираться, — ответил Звенигора. — Я уже готов.

— Вот и хорошо. Конь ждёт тебя у крыльца.

— Спасибо. Будь здоров, батько кошевой! Будь здоров, кобзарь! К весне ждите меня назад!

— Удачи тебе, Арсен! — Серко обнял казака и троекратно поцеловал его.

Звенигора затянул под сорочкой пояс, вышел на крыльцо. Джура уже держал за повод молодого горячего коня.

Казак быстро сбежал с крыльца, вставил ногу в стремя и лихо вскочил в седло. Застоявшийся конь затанцевал под ним, запрядал ушами.

Чтоб не вдаваться в долгие разговоры с товарищами, Звенигора лишь на миг остановился возле компании.

— Прощайте! Кошевой посылает к гетману с письмом. По дороге заверну и в Дубовую Балку!

— Счастья тебе, сынок! — прогудел охмелевший Метелица.

Звенигора, не слезая с коня, ещё раз поклонился товариству и тронул поводья. До ворот его проводили Секач и Товкач. Там друзья расстались. Секач и Товкач поспешили назад, чтобы перехватить ещё по ковшу горилки. А Звенигора оглянулся, окинул взглядом широкую площадь, шумливую толпу казаков, низкие мазаные курени и выехал из крепости.

Первый и второй день миновали без происшествий. Ночевал Звенигора на хуторах у знакомых казаков. Ехал степью, прямиком.

Стояла сухая солнечная погода. Морозы ослабели. По утрам холмистая равнина до самого горизонта мерцала сизым инеем, который густо покрывал пушистый ковыль, степной камыш и чахлый колючий бурьян. Днём становилось тепло, иней сходил, и степь сразу чернела, навевая тоску и грусть.

На третий день, в полдень, Звенигора увидел впереди темно-серый дым. Он призрачными вьющимися столбами поднимался из-за горы и устремлялся высоко в голубое безоблачное небо.

Звенигора подстегнул коня, погнал галопом, пока не выскочил на крутой склон, на котором встал как вкопанный, поражённый неожиданным зрелищем. С холмов сбегал, чернея, голый лес, а внизу, в затишье, отливал желтизной широкий луг. Вдоль ручья взвивались багровые костры: там горел хутор. В небо поднимались бурые столбы дыма. Малиновые языки пламени охватывали приземистые постройки, и над ними дрожало раскалённое марево, пронизанное искрами.

«Татары!..»

Звенигора внимательно посмотрел вокруг. Вон, на другой стороне долины, по узкой ложбине поднимается вверх конный отряд. У казака зоркий взгляд, и он видит фигуры всадников в лисьих малахаях, с луками за спиной. А между ними — пеший ясырь [10]: мужчины, женщины, подростки.

Звенигора скрипнул зубами: проклятые людоловы! Разбой, грабежи и порабощение сделали своим ремеслом, что приносит им огромные прибыли на невольничьих рынках Крыма и Турции. Будь с ним сотня казаков, он не задумываясь бросился бы в погоню, чтобы вызволить людей. А что сделает один? Остаётся только благодарить судьбу, что сам не попал к ним в лапы.

Казак спустился в долину и медленно поехал улицей охваченного пламенем хутора. Конь насторожённо прядал ушами, косил глаза на трупы стариков и детей.

В одном дворе под грушей внезапно поднялась фигура женщины. Звенигора подъехал к ней. Женщина взглянула на него безумными глазами. Возле неё лежали двое детей в белых, залитых кровью рубашонках.

— Ты только приехал, запорожец? Ха-ха-ха! Поздно! Михайлика забрали, малюток убили… Видишь?.. А я стала кукушкой — ку-ку, ку-ку!.. Полечу за Михайликом… До самого Крыма проклятого полечу!.. Ку-ку! Спите, пока вернусь, мои детоньки, ку-ку, ку-ку!..

Её мысли спутались. Она припала к детям, застонала, как чайка, забилась в глухом рыдании.

Звенигора рванул поводья, ударил коня под бока.

Чем он мог помочь несчастной? Обещать, что казаки отобьют у татар её Михайлика? Или помочь ей похоронить деток? Она ещё долго будет биться над ними смертельно раненной лебёдушкой, пока, обессилев, и сама не умрёт возле них.

Выехав на холм, Звенигора оглянулся на чёрную от дыма долину и повернул на север.

Чтоб не встретиться с татарским отрядом, взял немного в сторону от знакомой дороги, поехал окольным путём. Вскоре наткнулся на большое село, в конце которого в излучине степной речки стояла крепость. На свеженасыпанном валу желтел крепкий дубовый частокол. В середине — добротный дом с разукрашенным крыльцом и деревянными сараями, колодец с высоким журавлём.

«Вот это построил кто-то! — подумал Звенигора. — За такими стенами можно отсидеться не то что от орды — орда не любит брать крепости приступом, нападает на беззащитные крестьянские дворы, — и от кварцяного [11]войска и от янычар!» [12]

Он спустился вниз и остановил коня у родника. В ветхом, зеленом от мха корыте голубела прозрачная холодная вода. Конь смаковал её, цедя сквозь зубы.

По улице проскакали четыре всадника. Передний — в тёмном жупане из тонкого сукна, с дорогой саблей на боку — показался Звенигоре знакомым. Где-то он уже видел это бледное треугольное лицо с крепко сжатыми губами. Но вот где, припомнить не мог. Сзади мчались слуги.

Подошёл пожилой крестьянин с деревянными вёдрами на коромысле. Издалека скинул шапку перед казаком, поклонился:

— Дай бог здоровья!

— Будь и ты здоров! — ответил Звенигора и показал нагайкой на крепость. — Кто это тут замок построил?

— Нашёлся такой, — уклончиво начал крестьянин, но, увидев открытое лицо и доброжелательный взгляд, добавил: — Петро Чернобай… Дорошенковского полковника Якима сынок… Хотя молодой, а жила! В паны лезет!.. Вот и построил… чужими руками…

«А-а, Чернобай… Так это он проскакал только что», — подумал Звенигора, его-то он действительно встречал и раньше.